Гораций Уолпол - Замок Отранто

восхищением писал о том, что ее строки «полны естественными образами и естественными чувствами, которые возникли прежде, чем были изобретены правила, сделавшие поэзию трудной и скучной»^[20].

Наряду с готическим и оригинальным в круг важнейших предромантических концептов входит категория возвышенного (sublime), актуализированная и перетолкованная в психологическом ключе в «Философском исследовании о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» (1757) английского мыслителя, политического публициста и общественного деятеля Эдмунда Бёрка. Подчеркнуто противопоставленное рационалистическим принципам соразмерности, гармоничности, упорядоченности, ясности и основанной на них категории прекрасного (занимавшей центральное место в классицистской эстетической парадигме), возвышенное в трактовке Бёрка предполагает упразднение строгих пропорций, четких линий и резко очерченных границ. Идея возвышенного связана с представлениями об огромности, неопределенности, вечности и бесконечности, с «отрицательными состояниями» пустоты, темноты, неизвестности, одиночества и безмолвия. Подобные состояния, а также разнообразные величественные объекты и явления — сумрачный лес, крутые горные уступы, грандиозные архитектурные сооружения, грозно колышущиеся морские волны, низвергающиеся водопады, неистовая игра природных стихий во время непогоды — вызывают, по мысли философа, смешанное чувство страха и восхищения (delight), отличного от удовольствия (pleasure), которое возникает при виде прекрасного. Именно страх Бёрк считал основным источником возвышенного: «все, что каким-либо образом устроено так, что возбуждает идеи неудовольствия и опасности, другими словами, все, что в какой-либо степени является ужасным или связано с предметами, внушающими ужас или подобие ужаса, является источником возвышенного; то есть вызывает самую сильную эмоцию, которую душа способна испытывать»^[21]. Очевидно, что этой концепции как нельзя лучше отвечает готическая архитектура, которая, по более позднему наблюдению шотландского философа Томаса Рида, «передает нам идею опасности благодаря тонкости колонн, высоте крыши, ее весу и большим окнам с маленькими промежутками между ними. Это вызывает тот ужас, который порождается видом опасности или страхом перед ней»^[22]. Возвышенное, ужасное и готическое в представлениях теоретиков пред-романтизма являются родственными друг другу концептами и вместе с категориями живописного, оригинального, романтического образуют связный понятийный круг, отмеченный общностью художественных ориентиров и настроений.

В свете этих тенденций, набиравших силу в британском искусстве, эстетике и литературе второй половины XVIII века, средневеково-готические пристрастия Горация Уолпола не только не удивляют, но, напротив, выглядят вполне закономерными, укорененными в самой логике развития культуры английского Просвещения. И роман «Замок Отранто», анонимно опубликованный в Лондоне в конце декабря 1764 года тиражом 500 экземпляров, стал естественным и предсказуемым продолжением авторских увлечений. Эту связь констатировал уже Вальтер Скотт, предпринявший в 1811 году переиздание уолполовского романа и написавший к нему обстоятельное критико-биографическое предисловие; по его словам, Уолпол, «обогащенный множеством сведений, которые дало ему изучение средневековой старины», «решил показать публике образец применения готического стиля в современной литературе, подобно тому как он уже сделал это в отношении архитектуры»^[23]. И хотя о своих вкусовых предпочтениях автор книги открыто заявил не сразу (подзаголовок «готическая повесть» появился лишь во втором издании, вышедшем в свет в апреле 1765 года, а при первой публикации «Замок Отранто» именовался просто «повестью»), ее эстетическая и литературная новизна была налицо. Необычным выглядело уже название, решительно не похожее на традиционные «авантюрные» и/или «персонажно-биографические» заглавия романов века Просвещения («Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», «История Тома Джонса, найденыша» и т. п.). Еще более непривычной для рядового читателя 1760-х годов была поэтика книги: «смелое утверждение реального бытия привидений и призраков»^[24] очевидно расходилось с художественными канонами ведущего прозаического жанра эпохи, который отличала разумно постижимая, узнаваемо жизнеподобная, претендовавшая на --">