Анита Феверс - Рагана

побежите по дороге к Олонцу. Там будет проезжать старший знахарь – пан Игнотий. Встретите и поторопите, расскажете, что случилось.

Впервые на лице мужчины отразилось сомнение. Он наморщил лоб, но прежде, чем успел задать вопрос, я легонько его оттолкнула и пошла в дом. Ступив на крыльцо, все же обернулась и бросила:

– Я сделаю все, чтобы ей помочь.

Роженица лежала на кровати. Ее лицо было бледно, воздух с присвистом выходил из приоткрытого рта. Я думала, что живот будет огромным – одной из причин мог стать крупный ребенок, – но ее животик, напротив, оказался маленьким и ладным. Со спины наверняка и не догадаться было, что женщина в тяжести.

Рядом с ней сидела местная повитуха. Я мысленно помянула навий: надеялась, что никого не встречу, сделаю свою работу и уйду. Но видимо, муж роженицы сначала побежал за повитухой и только потом, когда та не справилась, бросился к знахарю. Повитуху звали Жанина, и она прекрасно знала, кто я такая. Игнотий раз в месяц лично смешивал большую партию лекарств для Жанины и отправлял меня их отнести.

Жанина вскинулась на звук шагов и недоуменно нахмурилась при виде меня. На ее лбу блестели капельки пота, пряди волос цвета соли с перцем прилипли к коже. Странно: мне, напротив, показалось, что в избе холодно. Жанина выпрямилась и отерла лоб рукой. Несмотря на простоватый вид, у этой женщины был сметливый ум – она не стала меня расспрашивать. Бросила только:

– Надеюсь, ты успела чему-то научиться у Игнотия.

И отодвинулась, подпуская меня к кровати.

Жанина не знала, что я и без умений знахаря могу помочь несчастной женщине. Вот только для меня это обернется огромной бедой.

Я поставила корзинку на пол, омыла руки в тазу с горячей водой, на который указала Жанина, и подошла к кровати. Присела с краю и тронула лоб женщины – он и вправду был холоден, словно лед. В комнате висел запах трав, трехногая жаровенка в углу едва курилась сизым дымком. Я откинула одеяло и огладила маленький животик, напевая легкий заговор. В ответ мою ладонь слабо толкнули, как будто ребенок внутри повернул головку на звук. Я продолжила петь, чуть изменив тональность, – и по коже разбежались огненные нити, сплетающиеся в ручейки. Тело роженицы ровно посередине вспыхнуло, словно мерцающие угли. Жанина сдавленно ахнула и закрыла рот фартуком, во все глаза глядя на происходящее. Женщина на кровати застонала и выгнулась дугой, уставившись в потолок незрячими глазами.

Роды и без того работа нелегкая. Но когда рожаешь от блазеня^[5], они и вовсе превращаются в действо, невозможное для человеческого тела. Вряд ли кто-то рассказал женщине, жаждущей младенца, что она не сможет родить навье дитя. Оно просто разорвет ее в попытке выбраться на свет.

– Боги милосердные, защитите… Яся! Что делать-то? – выдохнула Жанина, не отнимая фартук ото рта, как будто пыталась прикрыться им от присутствия нечистого духа. Как-то враз она словно уменьшилась, от растерянности ее лицо помолодело и поглупело. Я не ответила, продолжая водить руками и касаться то лба, то сердца, то живота несчастной, слишком хотевшей стать матерью. От каждого моего прикосновения по огненным ручейкам пробегала волна света, как будто в них билась живая кровь.

– Выйдите, панна Жанина.

– Но ведь надо дейваса позвать! Мы не сладим!

– Вы – нет. А вот я попробую.

– Ты совсем сдурела, девка?! – Жанина вспыхнула яростью быстро, словно сухая лучина, но за нею угадывался страх. Неожиданно – за меня. – Ишь чего удумала! Решила следом пойти? Так для тебя, пришлой, могилу копать никто не будет, собакам скормим.

– Поперхнутся, – невозмутимо отозвалась я и указала на дверь. – Выйдите, панна.

– Да провались ты пропадом, дурная! – я думала, повитуха грохнет дверью, но она закрыла ее едва слышно, шепнув что-то в уже закрывающуюся щель. Что ж, я надеялась, что это пожелание удачи.

Я растерла ладони, вытягивая последние ноты заговора. Огненные жилы чуть погасли, и живот женщины, продолжавшей безучастно смотреть в потолок, заволновался. Особенно резкий поворот – и изо рта несчастной хлынула кровь, залившая подбородок и грудь. Щекотная сила уже разливалась у меня под кожей, пенясь, как игристое вино, которым меня угощал когда-то мамин знакомый. Она все ширилась и ширилась, и, когда заполнила меня до отказа, так, что еще чуть-чуть, и выплеснется наружу, – граница истончилась, и я упала в Навь.

Здесь силуэт женщины почти не угадывался. От него осталась только --">