Юлия Зябрева - Приемные родители

открыл рот.

Закрыл.

Рванул непослушными пальцами ворот рубахи, запутался в узле галстука, закашлялся.

Прохрипел:

— Я же списывался с Алексом Фростом!

Гостья в ответ рассмеялась так заразительно, что Сейфулин, хоть и побагровел, но улыбнулся в ответ.

— Я — Алекс! — она изящно прижала тонкую ладошку к высокой груди. — Я — Алекс Фрост, заместитель руководителя российского отделения агентства "Флауэр"! Просто, видимо, я нигде не говорила о себе так, чтобы можно было понять, что я женщина!

— Куда он делся?

— Не видел!

— А ты?

— Чего сразу я?! Ты на выходе стоял, что, не мог поймать?

— А чего там ловить, дело плёвое, глисту глазастую за шиворот, и всё!

— Вот сам бы и ловил, раз дело тебе плёвое!

Алёшка сжался в комочек и одной рукой зажал рот, чтоб мучители не услышали его дыхания, а другую прижал к груди: там отчаянными рывками билось сердце.

Слишком громко…

— И где его теперь искать прикажете? Куда он мог рвануть?

— Да небось опять в дальний парк.

— Мелюзге туда нельзя же.

— А ему пофиг, он всё равно туда лазит, всё клады закапывает. Я на днях подследил, чего он там роется, прикиньте, чего прячет?

— Ну, чего?

— Каракули свои! Стёклышками накрывает и закапывает!

Алёшка глухо пискнул.

Эти гады нашли его секретики! Его тайники!

— Ша! Все слышали?

Алёшка перестал дышать.

И только сердце бухало, как отбойник у слесарей, менявших трубы в канализации на прошлой неделе.

— Да ну, померещилось.

— Ну что, искать пойдём?

— Ага, сейчас, разбежимся и попрыгаем. Искать ещё его.

— Точно! Сам к ужину вернётся!

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

Громко хохоча и обсуждая, будет ли на ужин опять горелое молоко или, может быть, несладкий компот, четверо мучителей удалялись от лестницы. Их шаги и голоса давно уже стихли, а Алёшка всё не решался разжать руку на губах.

Когда, наконец, решился, рыдания прорвались наружу, как грозовой ливень. Как водопад, что показывали вчера в кино. Ниагара, что ли, называется…

Внезапная мысль остановила истерику: секретики! Эти гады разрыли его секретики! Ведь он же рисовал маму и прятал её ото всех, а они!..

Алёша не первый раз скрывался от преследователей под лестницей и знал, что путь наружу обычно куда сложнее, чем внутрь, но в этот раз вылетел пробкой, на одном вдохе, и сразу же рванул в дальний парк.

В ухтомском детдоме было два парка. Один называли ближним, в нём росли всего десятка полтора чахлых берёзок и находился он по обе стороны от главного входа, "с лицевой" стороны приземистой кирпичной двухэтажки, в которой жили полсотни ребятишек и работала дюжина учителей-воспитателей. В ближнем парке устроили пару песочниц,  поставили качели и даже страшную, шаткую "горку" с которой катались только зимой, основательно укрепив снегом. Чтобы попасть во второй парк, доходили до угла дома, спускались по ступенькам (под ними как раз и прятался Алёшка от Алфёрова и компании) и… собственно, тут уже и начинался "дальний". Метрах в двухстах от дома проходила изогнутая кирпичная стена, и всё пространство между ней и домом давным-давно засадили елями. Наверное, когда-то они были маленькими симпатичными ёлочками, меньше той, что ставили на Новый год в общем зале, но теперь вымахали втрое выше дома, мрачно сомкнули нижние ярусы ветвей. Ходить сюда разрешалось только тем, кому уже исполнилось двенадцать. В частности, ни одному из Алёшкиных мучителей двенадцати ещё не было, и он не ожидал, что эти трусливые злобные маньяки отважатся проследить за ним в дальнем парке. Вообще детдомовские пользовались ельником только для курения в летние месяцы, а играть предпочитали в ближнем парке, там хотя бы скамеечки стояли по всему периметру и ещё под каждой берёзой.

Алёшка ни с кем в детдоме не сдружился, хотя попал сюда прямиком из дома малютки, а здесь жили трое его ровесников-пятилеток. Обычно одногодки держались друг друга (взять хотя бы Алфёрку и его четвёрку, гадов, всем по десять!), однако он не хотел ни с кем дружить: его ведь скоро заберёт домой мама. Алёша ещё совсем недавно был таким крошечным,

--">