Андрей Михайлович Столяров - Боги осенью

бы совершенно иной. Однако, как уже говорилось, я был разгорячен бессмысленными разговорами, тратой времени, идиотским ожиданием на остановке, а потому, не слишком отдавая себе отчет в том, что делаю, шагнул в ту сторону и присел, всматриваясь.

Он лежал между песочницей и скамейкой, судорожно загребая пальцами серую массу песка, и даже при скудном дворовом освещении видно было, что рубашка на груди у него страшно разодрана, сквозь лохмотья белеет голая кожа, и она тоже разодрана, будто металлическими когтями, и он из последних сил стискивает рану ладонью, и на пальцах его блестит что-то липкое, коричневое и противное.

Причем в ту секунду, когда я с замиранием сердца присел, еще не зная, что делать, человек распахнул глаза, удивительно просиявшие светлым холодом, спекшиеся губы его дрогнули, и я понял, что он меня видит.

– Б… а… с… о… х… – просипел он, выталкивая каждую букву по отдельности.

– Что?

– Басох…

Человек немного скосил глаза, и неподалеку от песочницы я увидел масляную продолговатую лужу, словно на асфальт пролили мазут или черную тушь.

Долетел какой-то специфический запах.

Мне это не понравилось.

– Сейчас, – торопливо сказал я. – Подождите, я вызову скорую помощь…

Я уже хотел бежать к ближайшему телефону.

Однако человек медленно повернул зрачки, и от холода, который в них действительно обнаружился, меня бросило в дрожь.

– Нет, – хрипловато сказал он. – Зачем врача? Не надо…

Тон был таким, что я невольно остановился. Невозможно не подчиниться, когда приказывают подобным голосом. А человек, видимо тут же забыв обо мне, с усилием сел, вцепившись в доски песочницы, дважды глубоко вздохнул, наверное, чтобы придти в сознание, и, немыслимо заскрипев зубами, поднялся, оказавшись почти одного роста со мной.

Опирался он на нечто вроде плоского посоха с крестовидной рукояткой, поблескивающей металлом, его ощутимо, будто колебалась земля, покачивало из стороны в сторону, и он как кукла переставляя ноги, двигался не туда, где темнела дворовая арка на улицу, а несколько вбок, словно намеревался упереться лбом в стену.

И опять у меня была возможность пожать плечами и пойти дальше. Я сделал все, что от меня требовалось: предложил помощь и получил недвусмысленный отказ. Больше я никому ничего не был должен. И я, вероятно, в конце концов так бы и поступил (хочет обойтись своими силами – ради бога!), но в это мгновение человек, движущийся к стене, пошатнулся, закачался на посохе, видимо не находя равновесия, и, если бы я не подскочил и не обхватил его со спины, вероятно, шмякнулся бы во весь рост о твердь асфальта.

У меня было всего полсекунды, и я решился.

– Пойдемте, вам нужно лечь!..

– Куда? – плохо соображая, спросил человек.

– Ко мне. Я живу один, у меня – спокойно…

– К тебе?

– Ну да, пойдемте…

Некоторое время он как бы обдумывал предложение, причем глазные яблоки у него страшно закатывались под веки, а потом поднял руку и вцепился в мое плечо с такой силой, что затрещали кости.

Зубы его дико ощерились.

– Я тебе верю, – хрипло сказал он.

На лестнице он окончательно скис, навалился всей тяжестью, и мне пришлось просто волочь его по ступенькам. В лифте же он обморочно оседал на пол и таки осел, стоило мне уже на площадке отпустить его, чтобы отпереть квартиру. Хорошо еще, что никто не попался нам навстречу. А когда я все-таки затащил его в комнату и, как вязанку дров, уронил на тахту, тоже вымотавшись до предела, он и развалился именно как вязанка дров: голова запрокинута поверх валика, руки разбросаны, точно у неживого, с сапожек прямо на покрывало сочится мазутная жидкость. Подошвы, подбитые гвоздиками, были заляпаны ей весьма основательно. Впрочем, сапожки я с него сразу же стянул. При этом плоский, железный кажется, посох ощутимо брякнулся на пол. Поднимать эту дурынду я, конечно, не стал, при безжалостном электрическом свете человек выглядел еще хуже, чем в дворовом сумраке: лицо и волосы испачканы тем же самым мазутом, пальцы будто в вишневом варенье, которое уже подсыхает, ужасные окровавленные лохмотья рубахи, кожаная безрукавка, тоже скользкая на ощупь от крови.

Я попытался осторожненько расстегнуть ее, но человек, не размыкая век, прошептал:

– Не надо… – и добавил, видимо чудовищным напряжением удерживая сознание. – Просто лежать… Лежать… Больше – ничего…

Он также запретил мне его перевязывать и мучительным движением головы отказался от --">