Хелен Уэкер - Тайный дворец. Роман о Големе и Джинне

заточенный в медном кувшине, лежит могущественный джинн. Обрадовался колдун и решил сделать джинна своим слугой. Переоделся он бедным рыбаком, закинул в озеро свой невод и выудил кувшин из воды. Вытащил он железную пробку, и появился перед ним огромный джинн.

Утомленный после долгих лет заточения, джинн сказал: «Ты освободил меня, человек, и в благодарность за это я не стану тебя убивать».

Сбросил тогда колдун свои рыбацкие лохмотья и вскричал: «Ты будешь служить мне до конца своих дней!» И с этими словами начал творить заклятье, которое должно было навеки привязать к нему джинна.

Джинн знал, что, даже если он попытается улететь, заклятие будет повсюду следовать за ним по пятам. И потому быстрее вспышки юркнул он обратно в кувшин, втянул за собой пробку и жаром своего тела так сильно нагрел тонкую медь, что колдун, обжегшись, инстинктивно отшвырнул кувшин прочь, в глубины озера.

Уязвленный и раздосадованный, колдун заявил: «Я вижу, что не было бы от этого джинна никакого проку, одна только головная боль. Пойду найду себе где-нибудь слугу получше». И с этими словами зашагал он прочь, оставив кувшин под водой на дне озера вместе с умным джинном, который решил, что быть заточенным в одиночестве в тесном кувшине лучше, чем жить рабом.

Существует еще одна история про джиннов и людей, и речь в ней тоже идет о железе и магии, клятвах и служении. Только известна она очень немногим как среди первых, так и среди вторых, и хранят они эту тайну как зеницу ока. Даже если вы найдете их и заслужите их доверие, едва ли доведется вам услышать от них эту историю, а она меж тем такова.

Часть I. 1900–1908

1

Манхэттен, февраль 1900 года

С платформы надземной железной дороги сошли мужчина и мальчик и зашагали по 67-й улице в западном направлении, преодолевая ледяные порывы встречного ветра.

Утро выдалось хмурое и ненастное, непогода разогнала бо́льшую часть горожан по домам. Немногочисленные прохожие украдкой провожали взглядами мужчину и мальчика: в своих долгополых темных лапсердаках и широкополых шляпах, из-под которых выбивались завитки пейсов, эти двое были здесь, в Верхнем Ист-Сайде, зрелищем не самым привычным. Свернув на Лексингтон-авеню, мужчина принялся расхаживать туда-сюда, напряженно вглядываясь в вывески на домах, пока наконец мальчик не нашел то, что они искали: узкую дверь с табличкой «Еврейское благотворительное общество». За дверью обнаружилась лестница, поднявшись по которой они очутились перед другой дверью, точной копией первой. Мужчина помедлил, затем расправил плечи и постучал.

Послышались шаги, потом дверь распахнулась, и на пороге появился лысеющий мужчина в очках без оправы и щегольском американском костюме.

В иных обстоятельствах посетитель мог бы представиться Львом Альтшулем, раввином синагоги на Форсит-стрит. Сопровождавший его мальчик был сыном одного из прихожан, которого равви прихватил с собой в качестве переводчика. Мужчина в костюме – фамилия его была Флейшман – мог бы поблагодарить равви за то, что тот проделал столь долгий путь в такую непогоду. Затем эти двое могли бы обсудить дело, которое свело их друг с другом: разбор личной библиотеки некоего равви Авраама Мейера, не так давно почившего с миром. Мистер Флейшман пояснил бы, что племянник покойного равви Мейера выбрал Еврейское благотворительное общество по причине того, что оно специализируется на пожертвованиях книг, но, как только библиотека равви была доставлена и все эти бесчисленные ящики с талмудической премудростью сгрузили у них в конторе, стало ясно, что без специалиста тут не обойтись.

Равви Альтшуль, со своей стороны, в ответ мог бы не без некоторого смущения, продиктованного скромностью, поведать, что известен в своем кругу как знаток талмудической науки и что всю свою жизнь – сперва в Литве, а потом в Нью-Йорке – провел в окружении подобных книг. Он заверил бы мистера Флейшмана, что Еврейское благотворительное общество сделало правильный выбор и под его, равви Альтшуля, руководством все книги покойного равви Мейера обретут новый дом.

Но ничему подобному не суждено было произойти. Вместо этого хозяин и гость застыли на пороге, взирая друг на друга с выражением неприкрытого отвращения: голову одного венчала ортодоксальная шляпа, из-под которой свисали пейсы, в то время как макушка другого была по-реформистски голой, совсем как у какого-нибудь гоя.

Затем, ни слова не говоря, --">