Гарри Тертлдав - Тьма сгущается

вздохнул. — Придется спросить, что ли.

Он свернул с дорожки, ведущей к дому, и подошел к стоявшему на краю поля сержанту.

— Ты есть Гаривальд, так ли это есть? — спросил рыжик.

Когда он не читал по бумажке, его ункерлантский давал позорные сбои.

— Ну, я Гаривальд, — согласился крестьянин.

Вопрос явно был задан неспроста — командир гарнизона и так знал, как зовут жителей деревни.

Новоприбывшие альгарвейцы все как один наставили на Гаривальда свои жезлы.

— Именем короля Раньеро и короля Мезенцио — ты арестован! — провозгласил главный из них. Ункерлантским он владел куда лучше сержанта, но сквозь звон в ушах Гаривальд едва мог разобрать слова: — Ты будешь отправлен в Херборн на суд по обвинению в государственной измене, а именно — в сочинении недозволенных песен. После объявления приговора ты будешь казнен согласно закону. При попытке сопротивления ты будешь расстрелян на месте. Следуй за нами.

Гаривальд подчинился. Уже потом ему пришло в голову, что следовало бы схватиться за мотыгу и, если повезет, уложить пару-тройку рыжиков, прежде чем те спалили бы его на месте. Но в тот миг, потрясенный свалившимся на него несчастьем, крестьянин безропотно отдал единственное оружие, после чего ему связали руки за спиной, подтащили его к единорогу и посадили в седло.

Прежде Гаривальд никогда не ездил на единорогах верхом и предпочел бы приобрести этот опыт иным способом. Однако выбора не было — право на выбор он потерял вместе с мотыгой. Ноги ему тоже связали — под единорожьим брюхом.

— А что, если я выпаду из седла?

— Расколотишь себе башку о землю или попадешь под копыта, — ответил альгарвеец, объявивший об аресте. — Какая разница? Мы можем доставить и твое тело. Если хочешь прожить чуть дольше — не падай.

Времени попусту они не тратили. Ункерлантцы под водительством конунга Свеммеля добивались эффективности. Рыжики ее воплощали. И вместе с Гаривальдом ускакали из Зоссена раньше, чем зареванная Аннора с воплями выбежала из дома.

Даже когда спустилась ночь, они продолжали двигаться на восток, в направлении грельцкой столицы. Гаривальду доводилось слышать партизанские байки о том, что случалось с застигнутыми вдалеке от своих небольшими отрядами альгарвейцев. Прежде он верил им. Но в ту ночь обнаружил, что не стоит принимать за истину чужие сказки.

Альгарвейцы обходились с ним, точно со скотиной — без злобы и снисхождения, озабоченные лишь тем, чтобы пленник не сбежал. Когда он попросил остановиться, чтобы справить нужду, его просьбу исполнили. Ближе к полуночи они добрались до какой-то деревни. Там Гаривальда накормили полевым пайком — колбаса была острей той, к которой он привык, но не хуже — и дали вина, а потом позволили уснуть в амбаре, но выставили часового у дверей. К этому времени крестьянин так вымотался, что заснул, не успев даже подумать о побеге.

На рассвете альгарвейцы — и, волей-неволей, Гаривальд — двинулись в путь. Если бы крестьянин не был так напуган и измучен, он изумился бы выносливости своего единорога. Но больше поразило его другое…

К середине дня всадники одолели уже немалое расстояние. Так далеко от дома Гаривальд еще ни разу в жизни не оказывался.

— Спой нам какую-нибудь свою песню, чтобы скоротать время, — попросил альгарвеец, который владел ункерлантским.

— Не понимаю, о чем вы толкуете, — невозмутимо ответил Гаривальд. — Я никаких песен отродясь не знал.

К изумлению его, альгарвеец кивнул:

— Я бы на твоем месте сказал то же самое. Но, когда мы прибудем в Херборн, запираться будет бесполезно. И что бы ты там ни говорил, тебя или расстреляют, или повесят, или живьем сварят.

— Сва… — Гаривальд осекся. Все знали, что случилось с Киотом в последние дни Войны близнецов. Но самому оказаться на месте узурпатора…

Всадники скакали все дальше, мимо лугов и лесов, полей засеянных и полей, заросших сорной травой, мимо деревень, удивительно походивших на родной Зоссен, и деревень, сожженных дотла. Гаривальд слышал о том, что натворила война, но не видел своими глазами — до сих пор. Слова сами начали складываться в голове. Крестьянин не знал, плакать ему или смеяться. Какие бы песни он ни сочинил теперь, спеть их ему не придется.

Когда наступил вечер, выяснилось, что деревень поблизости нет. Нимало не смущенные этим фактом, аьгарвейцы разбили лагерь на вершине небольшого холма и расположились там как дома. --">