Тамара Воронина - Зеркало перемен. 1. Дарующая жизнь

что, у вас это практикуется – водку раздавать? – заинтересовался мачо, но Лена не отреагировала. Не смогла. Потому что худой снова смотрел на нее – через всю площадь, и этот взгляд, понимающий и чуть-чуть усталый, был осязаем. Он щекотал лоб и заставлял слезиться глаза, ерошил волосы вместо ветра и поправлял цепочку на шее. А потом худой опять стал наблюдать за всеми и ни за кем.

– Удивительно… – очень тихо сказал мачо. – Эх, где ж этот парень раньше был…

«Парню» было на вид побольше тридцати, как не к сорока… Нет, ну как можно что-то рассмотреть? Площадь не гигантская, но уж и не маленькая, от банка до гранитного вождя было никак не меньше сотни метров, а может, и больше, с глазомером у Лены было неважно. Она ведь и черты каменного лица с такого расстояния не разглядела бы, приди такая блажь в голову, а Ильич был фигурой крупной не только в истории, но и на фоне театра. А худого она видела, словно он стоял в двух шагах. До мелочей видела. Резкие морщины от носа к углам рта и мелкие морщинки возле глаз, крохотный шрамик на виске и плетение цепочки в распахнутом вороте, швы на рубашке и торчащие из веревок махры. И взгляд в крапинку. И чутошную понимающую улыбку, адресованную ей. А на таких, как она, мужчины не смотрят, если нос к носу не столкнутся.

– Черт меня побери, – немножко повысился голос мачо… Нет, не повысился. Стал каким-то трубным. Глубоким. Такими в кино пришельцы разговаривают перед тем, как аборигеном подзакусить. – Черт меня побери, женщина, если тебя еще и зовут Делиена…

Лена повернулась… скорее, чтобы не свихнуться окончательно, чем для лицезрения мачо, и язвительнейшим тоном проворковала:

– Можете не волноваться, меня зовут гораздо проще – Елена.

И взгляд мачо стал таким же, как у худого: понимающим и осязаемым.

– Делиена… Надо же. Столько лет не встречал. С возвращением.

Он отвесил Лене поклон. Не шутливый. Вот просто взял и склонился, заложив за спину одну руку и прижав в груди вторую, постоял так, согнутый, не меньше чем полминуты и выпрямился. Лена, не меняя тона, улыбнулась так любезно, что ей самой во рту сладко стало.

– Не припомню, сударь, что встречалась с вами даже и в той жизни.

– Это в какой? – озадачился мачо. – Жизнь – она жизнь и есть, что значит – в той? У вас там что, в реинкарнацию верят? В эту дребедень?

– У нас тут много во что верят…

– У нас? – усмехнулся мачо. – Ты от шута-то глаза оторви, по сторонам глянь.

Лена демонстративно глянула, и первое, что она углядела, была та самая довольная собой девчонка… только вместо голопупой маечки и кургузого пиджачка на ней было платье с вырезом до того самого пупка и высоким разрезом в пышной юбке, через который она гордо выставляла тощенькую ножку. Смотрелось это куда более неприлично, чем штанишки туже кожи и голое пузо. К ней жались сразу трое лиц мужского пола: старичок в мешковатом лапсердаке, оборванец с немытой рожей и зеленый мальчишка с увесистым кинжалом на поясе. Расшитом золотой ниткой и усеянным стразами неестественной величины. «Смотри, смотри, Делиена, – посоветовал голос, – много интересного увидишь».

Банально безликий современный город размывался, меняясь на столь же банально безликую декорацию для съемок костюмного фильма. Бетон модифицировался в каменную кладку, асфальт – в брусчатку, куб центробанка украсился плющом и портиком с колоннами… Крыши вытягивались вверх, украшались флюгерами, шифер таял и становился разноцветной черепицей. Окна меняли форму и даже цвет – никаких банальных пластиковых рам, только дерево, только стекло – мутное, неровное и, надо признать, грязноватое. Выпячивались балки, которых раньше просто не было. Размывались столбы и рассыпались невидимой пылью провода, рекламные щиты сами собой перерисовывались в вывески, а приземистое здание мэрии, по недоразумению называвшееся памятником архитектуры, становилось вполне соответствующим табличке… Стоявший неподалеку парень в бабски вышитом жилете выдал своему соседу тираду из обыкновенных и вроде вполне литературных слов, но отчего-то сразу стало ясно, что это поток так называемой площадной брани, витиеватой и красочной, ничуть не похожей на классический русский мат. Голова закружилась так сильно, что Лена привалилась к стене, не заботясь о том, что испачкает светлое платье – город не отличался чистотой… а вместо песочного цвета польского платья чуть ниже колен на ней было нечто черное почти до земли. --">