Токацин - Западный ветер

знать только Чёрная Речница, — задумчиво усмехнулся Фрисс, глядя на обледеневший берег. — Бестолковый разговор, Агир. Мирной тебе ночи, а я пошёл домой. Харфонек-старший повздыхал, но ненадолго успокоился и больше Фриссу не докучал — ну, разве что просьбой одолжить кувшин кислухи и починить поломанную халгу. Летающую штуковину Речник забрал сразу, а за кувшином через день зашёл сын Агира — Харфонек-младший, и он о женитьбе разговоров не заводил. И сейчас Фрисс сидел под светильником и в ярком свете белых церитов прилаживал новый обрезок соломины к разбитой халге. Лёгкое летающее приспособление зимой выпала из кладовки, и кто-то наступил на неё, расколов сидение и приступок. Склеивать их, как сразу понял Речник, было бесполезно, оставалось собрать халгу заново. Склеивая и связывая части халги, он то и дело вспоминал Гедимина, сармата-ремонтника, его странные изделия и давний «легендарный поиск» в мёртвом городе. Попутно всплывало в памяти и прошлогоднее, страшное — кроваво-красный берег, защитное поле над обугленными руинами, сарматы в чёрной броне и приспущенное трёхцветное знамя у Замка Астанена. Сейчас Гедимину не до поисков — он там, на дымящихся развалинах, и очень нескоро он сможет выбраться к Фриссу в гости или хотя бы поговорить с ним на пороге своей станции. А жаль…

— Фрисс, а Фрисс… — нерешительно окликнул его Квэнгин, закутавшийся в крылья и греющийся у печи. — А может, ты женишься? А то ты весной улетишь, и я опять буду сидеть один. А Майя хорошенькая…

— Инмес, женись! — махнул рукой Речник, повернувшись к Квэнгину. — Женись хоть завтра, свадьба за мои деньги. Но не нуди над ухом! Он вернулся к работе, подумав мимоходом, что рано или поздно Инмес на самом деле захочет жениться — и поиск невесты для него будет воистину легендарным, потому что существ его рода на Реке нет вовсе.

А Майя Харфонекова замуж за него не пойдёт. Квэнгин виновато притих у печи, исподтишка разглядывая задумчиво-мечтательное лицо Речника. Фрисс думал о Кессе Скенесовой, и вновь эти мысли согревали его и наводили на странный лад. Он отложил нож и поднёс обструганную дощечку к разбитой халге… и уронил её прямо на эти обломки, подумав отстранённо — «Ладно, хоть не на ногу!». В тот же миг он забыл и о дощечке, и о халге и бросился на помощь Квэнгину, бьющемуся в судорогах у печи. Существо с жалобным воем каталось по полу и било крыльями, задевая печь, но не замечая ожогов. Оно разметало шкуры и циновки и царапало камень, будто старалось зарыться в недра земли. Фрисс подхватил его, оттащил от горячей печи и приподнял над полом, удерживая за приросшие к крыльям лапы. Квэнгин успел сломать себе пару когтей и расцарапать пальцы, и на полу темнели капли крови.

— Инмес! Говорить можешь? — окликнул он хеска, затихшего, но сотрясаемого дрожью. Судороги прекратились, и Фрисс, помедлив, опустил существо на мягкие шкуры. Оно осталось лежать там, тихо подвывая и пытаясь спрятаться под крыльями.

— Ну вот, крыло себе подпалил, — проворчал Речник, глядя на хеска с недоумением и тревогой. — Может, тебя в гнездо отнести? Инмес молча кивнул и жалобно посмотрел на Фрисса. Он был чем-то напуган до полусмерти, но Речник не видел вокруг ничего пугающего.

Он поднял крылатое существо — оно вцепилось в его одежду мёртвой хваткой — и с трудом дотащил его до тёмного закутка, заваленного сухой травой, ветками и душистыми листьями. Здесь лежал огромный кокон, сплетённый из листьев Руулы, и Квэнгин забрался в него и долго шуршал там, сворачиваясь в клубок. Фрисс уговорил его выпить чашку разбавленной кислухи и вскоре услышал, что дыхание хеска стало спокойным и ровным. Инмес уснул, а Речник, терзаемый тревогой, покинул тёмное укрытие и подошёл к дверной завесе. Что напугало Квэнгина, Фрисс так и не понял, но ему самому было не по себе — и чем дальше, тем холоднее становилось в груди, и тем сильнее невидимая рука сжимала сердце. Что-то творилось неладное, Инмес просто почуял это раньше человека, а сейчас и Речнику захотелось куда-нибудь зарыться. Он вдохнул поглубже, подобрал с лавки перевязь с мечом, обнажил клинок и откинул завесу. Снаружи был холодный мрак, и семь крохотных лун, скрытых рваными облаками, не могли разогнать зимнюю тьму. Над обрывом свистел ветер, где-то звенел незамерзающий родник, сбегая к реке по ледяным ступеням. А на юго-западе, над стеной Опалённого Леса, под самыми облаками, что-то вспыхивало — что-то яркое, белое, как --">