Марина Яновская - Стучит, гремит, откроется

всякой боязни, с некоторой наглостью, а теперь — изумленно и, пожалуй, даже смущенно. Одевался Васель по-городскому, не чета деревенским парням в кожухах и свитках — одни только высокие сапоги выдавали в нем горожанина, причем небедного, что уж о полушубке на соболях говорить.

— К вашим услугам, панна, — словно во сне, он подошел к Меланье и взял ее руку для поцелуя, но девушка, очнувшись, нахмурилась и выдернула ладонь из его пальцев. Деревенская, она не привыкла к таким приветствиям.

— Меланья, будем знакомы. — Девушка блеснула карими глазами, показавшимися Васелю похожими на рысьи, и торопливо заняла свое место рядом с крестным.

"Ага, к ней не так-то просто и подступиться. Норовистая, яко дикая кобыла", — подумал Стольник, а вслух сказал племяннику лукаво:

— А что, Васель, не по рыбаку рыбка, а? Не по волчьим зубам овечка?

— Что вы толкуете, дядя? Какие рыбки, какие овечки?.. Не помешались ли вы, случаем, на этом морозе? — понемногу приходя в себя, пробормотал сконфуженный Васель.

— Да уж лучше от мороза на дворе помешаться, чем от мороза девичьего исстрадаться... — ухмыльнулся Стольник.

— Что-то такое вы городите, дядя... Лучше б про гостинцы напомнили. Ото если б не вспомнил сам, то так в город и повез бы, не отдавши. — Васель запоздало снял полушубок, извлек из внутреннего кармана сверток. Осоне и бабке достались расписные гребни. По подначке хорошо знающего женские пристрастия Стольника, нарочно сказавшего Васелю, что паненка любит украшения, но не шибко ими балована, Меланье со словами "а это, панна, вам" был протянут серебряный перстень-цветок с яхонтом. Гостинец упал из ладони в ладонь, взблеснув алым, точно искра. Меланья тут же сжала кулачок и опустила глаза. Незнамо почему она стеснялась теперь даже взглянуть на молодого гостя, хотя с деревенскими обычно была смелой и часто острила.

Наполнив чары, выпили за долгожданный приезд Стольника. Меланья только смочила губы в наливке — ей в горло ничего не шло под горячим взглядом сидящего напротив Васеля.

Стольник по обыкновению начал рассказывать про князя и то, каковы порядки в недалекой от Яструмов столице, Горграде.

— Так вот, значит, бардак там. Оно вроде как все хорошо, да только внешне, на виду. Как заснеженное поле брани: поверху посмотришь — чистый снег, а копнешь — мертвечина.

— Отчего же тама этот... бардак? — мягко спросила бабка Шоршина.

— Да вот разбойники хозяйничают, обворовывают средь бела дня, горла перерезают, дерутся, балагурят... цены немереные...

— Что? Какие намеренья? — неожиданно встрепенулся глуховатый дед.

— Цены, говорю, немереные! — громче повторил Стольник.

— Ты, старый, это, молчи... и того... слушай-то повнимательнее, — ласково обратилась к мужу бабка.

— Что же князь? — спросила Осоня.

— А что князь? Порядок для виду поддерживает и на казне сидит.

— Что, правда на казне? — на миг забыв про Васеля, улыбнулась Меланья.

— Да не, это ж я образно... — крестный обнял ее одной рукой, как ребенка. Ивась, наскоро похлебав суп, спросил разрешения у матери и наконец заграбастал обещанное угощение. Разговор прервался.

— Расскажи нам, пан Васель, о себе, — через некоторое время попросила Осоня.

— Да что тут рассказывать... Живу на хуторе, недалече от столицы. От помершего отца перенял хозяйство и лавку, купечествую помаленьку...

У Вороха глаза заблестели — он сразу прикинул, что даже без большого приданного дочка в случае такого замужества не останется в нищете.

— Чем пан торгует?

— Разностями... — уклончиво ответил Васель, давая понять, что не очень-то желает говорить. Вместо него вступил в разговор дядя:

— Ты заслуги-то свои, Васель, не преуменьшай. Помаленьку купечествует он, как же. Еще более, нежели отец, удатный к делу.

— Скромность похвальное качество, — кивнула Осоня, улыбнувшись.

— Вот не скажи, кума. Из собственных заслуг определенную корысть можно вытянуть, из скромности — нет. Ежели умалчивать или преуменьшать достижения, то никакой пользы не будет.

Чем долее сидели, тем чаще ходила меж кумовьями бутылка с наливкой. Когда оная иссякла, на смену пришла бутыль вина. Первым из-за стола поднялся дед, пошел греть кости на печи, за ним почти сразу — бабка. Осоня тоже отошла, вместе с найманкой стлать гостям постели. Вскоре после того Меланье наскучило слушать все более бессвязные разговоры, понятные большей частью лишь самим кумовьям. --">