Екатерина Бакулина (Фенек) - Кречет и Зимородок (СИ)

наступившему теплу.

В брюхе урчало, а вот в карманах звона отродясь не водилось, лишь пара медяков. Поэтому прогуливаться, наслаждаясь красотами Гельта, Хайме не собирался, лучше сразу двинуться в путь. Если уж свое брюхо не удастся набить, то хоть драконье, лишь бы поскорее.

- Эй, посторонись!

Где-то за спиной взревела труба.

Его грубо толкнули локтем в бок. Хайме охнул, закрутил головой, стараясь понять.

Из-за угла показалась безмолвная процессия монахов-доминиканцев, в надвинутых на самые носы капюшонах, так, что и лиц не разглядеть. Народ резво расступался, давая дорогу, Хайме пихали со всех сторон и он поспешил отступить подальше, к стене соседнего дома. За монахами, гулко громыхая на каждой колдобине, ехала телега запряженная двумя волами. На телеге стояла клетка. Хайме долго вглядывался, но так и не смог разобраться - человек одетый в лохматую шкуру? Зверь? Испуганно вжавшийся в самый угол...

- Вот горе-то, - сдавлено вздохнули у самого уха, тихо совсем, но Хайме услышал.

- Какое горе?

Вздохнувший дернулся, совсем не ожидая вопроса. Хайме тоже не ожидал, случайно вырвалось, уж очень интересно стало, что происходит. Тот замялся нерешительно.

- Так ведь, эта...

- А кто это? - Хайме показал на клетку.

- Это? Так ведь это... ну, оборотень значит, выходит...

Хайме испуганно перекрестился, вот, святые угодники, чего только не увидишь! Правильно Филипп говорил: лучше в город не соваться, там нечисти всякой... спаси и сохрани!

- А куда его?

Человек почесал под шапкой вихрастую макушку. Он тоже, кажется, был не местный, не городской... деревенский скорее.

- На костер, знамо дело. Куда ж еще. Эх, жалко, хороший паренек был...

- Оборотень хороший? - изумился Хайме.

Оборотней он никогда не видел, но слышал многое. Человек глянул с сомнением, поджал губы и тяжело вздохнул.

- Тильберт это, младшенький сын гуртовщика, - поведал неохотно. - Смышленый паренек был, учтивый такой... Бывало, вот, встретишь на улице, а он: "здравствуйте, дядя Йост, как поживаете?" А на дудочке как играл, заслушаешься! А так... да что он псом иногда оборачивался, так это не со зла ведь! Это он с братьями овец пас... пастушек он был... эх... овцы-то его как слушались...

Цокнул сокрушенно, покачал головой.

Хайме смотрел во все глаза, пытаясь сообразить - стоит ли верить? Нет, наверно, не стоит, оборотень, как-никак! Оборотень это у-у-у! Вон, и на костер его. На костер за зря никого не будут! На всякий случай начал бормотать про себя "Верую", так, от дурного глаза, от неприятностей...

- Мы вот тут, эта, просить ходили за мальчика, - между тем говорил человек, словно наболело, прорвалось. - Никому он плохого-то не делал, чего за зря душу губить? А? Как думаешь? Нет, говорят, бесовское отродье! Убирайтесь, говорят! Смотрите, говорят, как бы самих на костер не отправили. Что делать, так и ушли. Вона, как оно все...

Вона как.

За процессией шел маленький человечек с большим носом, в двухцветном черно-красном колпаке и дудел в трубу.

* * *

И все же, одно место Хайме не мог не навестить - Гельтский собор Святого Петра. Он был здесь однажды с братом, давным-давно, но до сих пор живо оставалось ощущения восторга и чуда открывшихся вдруг небес, ощущение света, льющегося с вышины. Столько всего случилось за последние дни - Хайме терялся вдалеке от дома, среди круговерти большого города. А молитва всегда помогала унять разбушевавшиеся чувства, успокоить разум, принести тепло и радость душе.

У низких, уходящих в глубину дверей портала, толпился народ. Хайме стащил шапку, осторожно протиснулся внутрь и замер, ожидая пока глаза немного привыкнут к полутьме после яркого апрельского солнца. На последние деньги раздобыл свечку - надо бы поставить, помолиться... Все вокруг казалось такое... такое...

Хайме робел с непривычки.

Он всегда был очень набожным, тетка Каталина приложила все усилия, чтобы воспитать мальчика в строгости и послушании. Нет, она любила его как родного! Может, потому и воспитывала. После того, как мать Хайме умерла при родах, а отец погиб где-то в далеких песках Хиджаза, тетка сжалилась и взяла бедных сироток к себе. Своих детей у Каталины все равно не было. Филиппу она позволяла делать все, что угодно и даже не бранилась почти, когда он убежал с мальчишками в город, посмотреть как там... Их, конечно, поймали по дороге, а дядя Густав тогда снял ремень и от --">