Сергей Геннадьевич Байбаков - Пекло

А расстояние меж гнедым и Дичко сокращалось. Вот уже близко та непонятная тьма, что окружала Добромила. Уже рядом колышутся те острые языки. Один из них, словно невзначай, лизнул Прозора по лицу.

И тут могучего дружинника обуял страх. В жизни такой жути не ведал! Вдруг помнилось, что он летит высоко-высоко. Несется средь тьмы, а под ним на бесконечной темной земле горят неисчислимые костры, а еще дальше восходит мрачное багровое зарево.

Помнилось… И схлынуло! Прозор увидел, что вокруг него снова та незнакомая земля, а Добромил уже рядом — руку протяни!

Не мешкая богатырь изогнулся ловкой рысью, потянулся… И схватив княжича поперек тела, сильно — нещадно! — выдернул его из седла.

Ошибись Прозор хоть чуть-чуть! Не соразмерь свою силу и ловкость, то все… В лучшем случае на таком бешеном скаку они сверзились бы вниз так, что… А в худшем… Впрочем, времени размышлять не было.

Все обошлось. Мощные руки уложили княжича поперек крупа жеребца — будто невеликую охотничью добычу. Тут же Прозор потянул поводья. Гнедой жеребец смерил бег и встал.

А Дичко, освободившейся от ноши, вдруг пронзительно заржал и описав широкий круг подбежал к гнедому и ткнулся мордой в голову Добромила.

Прозор цыкнул на жеребца. Экий неучтивец, натворил незнамо что и ведет себя так, будто ничего не случилось! Потом виниться будешь. И до тебя черед дойдет. А сейчас не мешай.

Ловко и бесшумно соскочив на серые дорожные камни, богатырь бережно взял княжича на руки, не мешкая отнес его на траву.

У Добромила были плотно сжаты веки и казалось — он не дышит. Мальчик будто окаменел: настолько твердо и холодно его тело. Даже сквозь одежу ощущается. Будто он на морозе побывал. А ведь тепло…

Прозор утер взмокший лоб откинул разметавшиеся белые пряди волос и стал поджидать спутников. Любомысл хороший знахарь — поднимет княжича. Вон, как спешит. Старик-старик, а уже вровень с мόлодцами скачет. И правильно — видит, что вроде бы все обошлось — но что-то не так. Добромил лежит, а Прозор над ним склонился.

Богатырь поднес лезвие ножа к губам Добромила и облегченно перевел дух. Блестящий клинок сразу же запотел. Дышит княжич…

Молодцы слету спрыгнули на землю. Милован первым, а Борко чуть припозднился: с перебитой рукой не распрыгаешься.

Парни встали за Прозором. Переглядывались. Поджидали всезная Любомысла. Что ж медлит-то? Но это им казалось. Старик спешил изо всех сил — мысленно ругаясь всеми ведомыми ему нехорошими словами. Корил себя, что выбрал такую неторопливую лошадку. Но соскочил как молодой, и сразу же тронул за плечо Прозора: «Мол, что там? Отодвинься, дай я гляну!»

Прозор обернул к нему побледневшее мокрое лицо.

Любомысл понял — это не от усталости. Ее Прозор не ведал. И не от страха. За себя богатырь не боялся. Уж что-что, а в себе он уверен. И недаром: то, что говорили люди о его силе и отваге — домыслом не было, не на пустом месте выросло. Уж это Любомысл знал. Прозор ему друг. А в это слово старый мореход вкладывал особое значение. Друзей не бывает много. Этим словом не разбрасываются.

Дело в другом: в седле взбесившегося жеребца сидел не он, а княжич Добромил. Этим и объяснялось волнение Прозора. Любой венд, состоящий на службе виннетского князя, не раздумывая, отдал бы жизнь за Добромила. И не потому, что он наследник. Нет. Нечванливый, простой и доброжелательный княжич был для суровых воинов как сын.

«Прозор просто осознал, что могло случиться, — рассудил Любомысл. — Когда скакал за княжичем, то переживать было некогда. Мы тоже не думали. А вот сейчас… Прозору даже страшно подумать, что случилось бы с Добромилом, не выдержи княжич бешеной скачки, и свались оземь. И мне страшно… Ох, что за мысли голову лезут!»

Старик тяжело вздохнул.

— Да не вздыхай ты так жалобно, старче! — Это Прозор поднял к нему лицо. Дышит наш малец. Все хорошо…

— Хорошо-то хорошо… — проворчал Любомысл. — Хорошо, что с коня княжича сдернул да не покалечил. Видели… Да что ты расселся! — неожиданно прикрикнул старик. — Дай мне княжича глянуть! Поболе тебя разумею!