Анджей Сапковский - La Maladie

ничего.

Мой меч упал на пол.

— Моргольт! — Бранвен подбежала, прижалась ко мне, вся трепеща от уходящего испуга.

— Все уже хорошо, девочка, все уже закончилось, — сказал я, гладя ее по волосам, и посмотрел на капеллана, который опустился на колени возле умирающего Гвидолвина.

— Спасибо тебе за меч, поп.

Капеллан поднял голову и посмотрел мне в глаза. Откуда он тут взялся? Или он был здесь все время? Ну, а если он был здесь все время… то кем он был? Кем он был, черт подери?

— Все в руке Божией, — сказал он, после чего вновь наклонился над умирающим. — …et lux perpetua luceat ei…

И все-таки он меня не убедил. Ни в первом, ни во втором.

А потом мы нашли Изульт.

В бане, прижавшуюся лицом к краю ванны. Чистая, педантичная Изульт Белорукая не могла сделать это ни в каком другом месте, как не на каменном полу, у канавки, по которой стекала вода. Теперь эта канавка по всей длине поблескивала темным свернувшимся багрецом.

Она перерезала вены на обеих руках. Умело, чтобы ее нельзя было спасти, даже если бы ее нашли пораньше. Сначала вдоль предплечья, а потом поперек запястий с внутренней стороны. Накрест.

Теперь ее руки были белее обычного.

И вот тут, хотите верьте, хотите нет, я понял, что пахнущий яблоками корабль без руля отходит от берега. Без нас. Без Моргольта из Ольстера. Без Бранвен из Корнуэлла. Но не пустой.

Прощай, Изульт. Прощай навсегда. То ли в Тир На Ног, то ли в Авалоне на века, на целую вечность сохранится белизна твоих рук.

Прощай, Изульт.

Кархаинг мы покинули еще до того, как прибыл Кахердин. У нас не было желания разговаривать с ним. Ни с ним, ни с кем-либо, кто мог находиться на борту корабля, что прибыл из Корнуэлла, из Тинтагель. Для нас легенда уже закончилась, и нам было неинтересно, что с ней сделают менестрели.

Небо вновь нахмурилось, сыпал мелкий дождь. В Бретании так бывает постоянно. Перед нами была дорога. Дорога через дюны, к тому самому берегу. Мне не хотелось думать, что будет дальше. Это уже не имело значения.

— Я люблю тебя, Моргольт, — сказала Бранвен, не глядя на меня. — Я люблю тебя, хочешь ты этого или нет. Хочу ли я этого или нет. Это, как болезнь. Как немочь, что отнимает возможность свободного выбора и топит меня в бездне. Я заблудилась в тебе, Моргольт, и уже никогда не отыщу себя такой, как была. А если ты ответишь на мою любовь, то тоже заблудишься, пропадешь, погрузишься в бездну и уже никогда не найдешь старого Моргольта. Потому хорошенько подумай, прежде чем отвечать.

Корабль стоял у каменистого берега. Что-то оттуда выгружали. Кто-то орал и ругался по-валлийски, подгоняя грузчиков. Паруса убирали. Паруса…

— Эта любовь, как странная болезнь, — продолжала Бранвен, присматриваясь к парусам корабля. — La maladie, как называют это южане из глубины суши. La maladie d'espoir, болезнь надежды. Самолюбивая слепота, причиняющая зло всем вокруг. Я люблю тебя, Моргольт, в самолюбивом ослеплении. Меня не беспокоит судьба других, которых я нечаянно могу запутать в мою любовь, обидеть и растоптать. Разве это не ужасно? Но если ты ответишь чувством на мое чувство… Хорошенько подумай, Моргольт, прежде чем отвечать…

Паруса…

— Мы как Тристан и Изульт, — сказала Бранвен и ее голос опасно сник.

— La maladie… Что с нами будет, Моргольт? Что с нами станет? Неужели и нас окончательно соединит лишь куст терновника или шиповника, что вырастет из берилловой гробницы, чтобы обнять ветвями другую гробницу, халцедоновую? Стоит ли? Хорошо подумай, Моргольт.

Я не собирался долго размышлять. Мне кажется, что и Бранвен знала об этом. Это было видно по ее глазам, когда она повернулась ко мне.

Она знала, что нас прислали в Кархаинг, чтобы спасти легенду. И мы сделали это. Самым верным способом.

Начиная новую.

— Я знаю, что ты чувствуешь, Бранвен, — сказал я, глядя на паруса. — Потому что я чувствую себя так же. Это ужасная болезнь. Страшная, неизлечимая la maladie. И мне понятны твои чувства. Потому что и я заболел, девочка.

Бранвен улыбнулась, а мне показалось, что солнце прорвалось сквозь низкие тучи. Вот какой была эта улыбка, хотите верьте, хотите нет.

Я ударил коня шпорами.

— И на погибель всем здоровым, Бранвен!

Паруса были просто грязными.

Во всяком случае, так мне казалось.

--">