Валентин Сергеевич Маслюков - Клад

днищем и сокрушительный вал накрыл кузов.

Схлынула пена – на запрокинутой палубе не оставалось людей. И тотчас новая волна ударила в красный борт, взлетели брызги. Слышался доносившийся сквозь грохот прибоя треск, кузов корабля вздрагивал и поворачивался, уже разломленный, но к берегу не смещался; в перепутанных снастях моталась обломленная мачта.

Кое-как спустившись, Колча приметила между гребнями волн ящик. Вернее, сундук. Настоящий большой сундук с запертой крышкой. Переброшенный через неистовый ад камней, о которые разбивалось море, он колыхался на раскатистой, но пологой зыби.

Алчная дрожь прохватила Колчу, сундук ударился о песок – она ринулась в воду. Убегающая волна тянула в пучину, но старуха успела поймать боковую ручку сундука и тогда уже стала тонуть; наглотавшаяся воды старуха держалась намертво, и в этом случае жадность служила сходной заменой благоразумию: Колча держала сундук, но и сундук держал Колчу. Она успела перевести дух, когда полный взбаламученного песка поток приподнял ее и увлек под гребень нарастающей волны. Волна преощутительно огрела ее по макушке чем-то твердым.

Это был башмак. Собственный Колчин башмак своевольно носился в чуждой ему стихии. Вечно придавленный к земле деревянный башмак обнаружил вдруг завидные мореходные качества: перекрутившись в пене, неизменно становился он, так сказать, на ровный киль и взлетал навстречу опасности. Отплевываясь, Колча извернулась поймать беглеца, да только второй башмак соскользнул с ноги. Выпустив – лишь на мгновение! – сундук, она пыталась перехватить и этого – новый вал, вспучивая юбки, подхватил ее и, как рыхлую груду водорослей, швырнул на отмель.

– Ах ты, безмозглая деревяшка! Липовое же ты отродье! – надсадно откашливаясь, просипела Колча. Она сидела на гальке, сжимая в руках по башмаку, забитые песком сивые космы ее топорщились вокруг головы наподобие змеиного клубка.

Между тем – прошло, должно быть, время пока старуха пришла в себя – волны забросили сундук на песок и неспешно его там ворочали. Едва Колча сообразила, что не надо тащить сундук, если удастся открыть крышку, едва Колча отхаркалась, откашлялась, натянула безмозглую деревяшку на ногу и жестоко ею притопнула – набежали два дюжих парня, подхватили сундук и вынесли его на сушу. Лихие парни в высоких сапогах и коротких куртках, в одинаковых шапочках со спущенными ушами имели, судя по всему, на Колчин сундук свои собственные виды, расходившиеся с предварительными расчетами и соображениями старушки.

Резво подхватившись, Колча задрала юбки и, припрыгивая на одном башмаке, кинулась на того из охальников, кто подставил спину. Он не ожидал нападения и только охнул, когда увесистый башмак крепко чмокнул в затылок. Второй охальник, с чернявой бородкой, невольно попятился; Колча вспрыгнула на сундук, бросила башмак в чернявого – тот увернулся, уселась и, растопырив руки, облапила добычу.

– Вашего тут нет! Что в сундуке – мое!… Не подходи! – взвизгнула она, крепче вцепляясь в крышку.

– Послушай, Колча! – сказал Поплева – а это был именно Поплева, тот, что принял старухину ярость затылком и теперь в некотором изумлении потирал зашибленное место. – Вот что, дрянная ты старушенция, – с упреком сказал Поплева, – как ты думаешь, чего это ради стану я терпеть, когда меня колошматят чем только ни попадя?! Ради каких коврижек стану я это выносить?

– Что в сундуке, то мое! – повторила Колча, уклоняясь от ответа.

– Нет, Колча, – убедительно сказал Поплева. Широкое лицо его с маленькими глазами и маленьким вздернутым носом все еще хранило на себе следы потрясения. – Нет, Колча, – проговорил Поплева, стараясь не упустить осенившую его мысль, – я чувствую, хорошо это чувствую, – он осторожно потрогал затылок, – не по справедливости будет, когда тебя трахнут по голове, а ты будешь стоять пень пнем… И вот что я тебе скажу, дрянная ты старушенция, вот тебе мое слово: одерживай! Так я тебе скажу: одерживай! Одерживай, старуха, не так круто к ветру! Круто ты забираешь! Ой, круто!

– Что в сундуке, то мое! – возразила Колча, уловив в рассуждениях Поплевы намерение отобрать добычу.

– Шут с тобой, будь по-твоему, – вступил в разговор Тучка, младший из братьев, который отличался особенной рассудительностью и потому молчал, пока Поплева с вполне понятной горечью изъяснял свои чувства. – На том и сойдемся: что в сундуке – --">