Элвин Гамильтон - Наследие джиннов

Глубоко вдохнув через куфию, я постаралась успокоить сердце, готовое выскочить через горло.

— Сколько за участие?

Шрам на верхней губе Хасана искривился в ухмылке.

— Полсотни фауза.

Грабёж, да и только! Почти всё, что у меня есть. Целый год откладывала, чтобы сбежать в Изман, столицу Мираджа.

Несмотря на куфию, чернобородый уловил мои колебания, и взгляд его пренебрежительно скользнул мимо. Это и решило дело. Я высыпала на стол пригоршню лаузи и полушек, собранных по монетке с таким трудом. Как говорит тётушка Фарра, я способна на любую дурость, лишь бы доказать, что кто-то не прав. Собственно говоря, так оно и есть.

Хасан скривился на кучку мелочи, однако, с привычной ловкостью пересчитав деньги, неохотно кивнул. Прилив удовлетворения дал краткую передышку моим издёрганным нервам. Получив от чернобородого деревянную бирку на шнурке, где чёрной краской было выведено: 27, я повесила её на шею поверх ткани, которой перемотала грудь.

— Револьвер в руках держал, двадцать седьмой? — хмыкнул здоровяк.

— Приходилось.

У нас в Пыль-Тропе не хватало почти всего, как, впрочем, во всём Захолустье: воды, пищи, одежды, но только не оружия, ну и песка, само собой.

— Тогда что же руки трясутся? — недоверчиво ухмыльнулся он.

Прижав кулаки к бокам, чтобы успокоиться, я шагнула к очереди стрелков. Чернобородый прав: если револьвер дрожит в руке, то не имеет значения, что ты научилась целиться раньше, чем читать.

Передо мной стоял мужчина в замасленной фабричной робе, тощий — кожа да кости. Вскоре подошёл следующий — с номером двадцать восемь на шее — и встал за спиной.

Толпа зрителей всё прибывала, букмекеры уже принимали ставки. Не на меня, разумеется, — кто в здравом уме поставит на юнца, который постеснялся даже открыть лицо? Только какой-нибудь подвыпивший чудак мог бы посрамить здравомыслящих и заработать на мне целое состояние по здешним меркам.

— Добрый вечер, парни! — перекрыл гул толпы мощный голос чернобородого. Вдоль очереди забегали ребятишки, раздавая револьверы. Босоногая девчонка с косичками сунула мне мой. Ощущая приятную тяжесть, я взглянула в барабан — шесть патронов. — Все знают правила и, надеюсь, не забудут, не то — клянусь Всевышним! — своими руками размажу по стенке! — Зрители жизнерадостно загоготали, пуская по кругу выпивку и обсуждая нас, словно покупатели — лошадей в дядиной конюшне. — Первый этап: у каждого по шесть пуль на шесть пустых бутылок. Если хоть одна уцелеет, стрелок выбывает… Первая десятка — на линию!

Мы смотрели, как номера с первого по десятый выстраиваются вдоль черты, проведённой белилами прямо по земле. До бутылок-мишеней — шагов пять.

Ерунда, детская забава!

Тем не менее двое ухитрились промазать почти сразу, и в конце концов из десятки выбыла половина. Одним из победителей оказался настоящий гигант — чуть не вдвое крупнее других стрелков. Разводы жёлтой песчаной пыли на его замызганной армейской гимнастёрке сошли бы издалека за золотое шитьё, а на деревянной бирке гордо красовалась косая единица. Толпа разразилась жизнерадостными воплями:

— Дахмад! Дахмад чемпион!

Повернувшись, стрелок поймал за шиворот одного из ребятишек, подметавших осколки стекла, и властно шепнул тому что-то на ухо. Мальчик тут же метнулся и притащил бутылку бурого пойла. Прислонившись к барьеру, отделявшему зрителей от стрелков, великан жадно приложился к горлышку. «Недолго ему чемпионить с такой привычкой!» — подумала я.

Следующая десятка выступила ещё хуже — лишь один из стрелков поразил все мишени. Когда неудачники поплелись прочь, я не без удивления разглядела лицо победителя. Чужак, никаких сомнений — это бросалось в глаза. Все остальные тут здешние. Кому в здравом уме придёт в голову переезжать из нормальных мест в пески Захолустья?

Молодой, на вид чуть старше меня, зелёная куфия небрежно повязана на шее, свободный халат скрывает широкоплечую фигуру. Волосы чёрные, кожа смуглая, как у любого мираджийца, и всё же не наш — непривычно острые черты лица, высокие скулы, квадратная челюсть и прямой разлёт бровей, а такой странной формы глаз я в жизни не видывала. При всём при том скорее хорош собой, чем нет.