Дан Берг - Сны

– Может быть, Шломо, ты просто мнителен?

– Я точно мнителен! Как-то раз, в бытность мою на Западе, я почувствовал себя худо – страшная тоска одолевала меня. Лекарь добросовестно обстукал и общупал меня всего, припал ухом к груди, заставил показать язык, внимательно выслушал жалобы. Затем огласил свой вердикт, дескать, внутри меня разлилась черная желчь, знак меланхолии. Для скорейшего исцеления рекомендовал прогулки на воздухе, сокращение мясного рациона и полноценный ночной сон. И добавил, что если я не последую его советам, а буду продолжать прислушиваться ко всякому шороху в теле, то со мной случится ипохондрия.

– Неужели? Как ужасно! А что это за болезнь, Шломо?

– Я не знаю, Шмулик.

– Спросим у раби Якова. Однако мне кажется, что нам, жизнелюбивым и неунывающим хасидам, такая хворь не грозит.

– Я на это надеюсь. Хватит говорить о страхах и бедах. Только начнешь думать о своем здоровье – сразу признаешь себя больным. Ты, вроде бы, тоже видел сон, и очень приятный. Обещал рассказать и позабавить нас обоих, не так ли?

– Расскажу с радостью! – оживился Шмулик.

***

– Итак, я начинаю. Ты ведь знаешь, Шломо, о моей ночной страсти?

– Шмулик, выражайся, пожалуйста, яснее! Что ты имеешь в виду? – спросил Шломо, с подозрением взглянув на собеседника.

– Ах, прости, друг, мне действительно не всегда удается с первой попытки облечь свои мысли в релевантные выражения. Ты ведь ничего худого не подумал, правда? – покраснев, спросил Шмулик.

– Разумеется, я не думал о неподобающих подлинному хасиду вещах. Замечу, что слово “релевантный” изумительно украшает твой лексикон, богатством своим приближающийся к моему.

– О, я польщен! – промолвил Шмулик, раскрасневшись на сей раз от доставленного похвалой удовольствия.

– Я, кажется, увел тебя в сторону, продолжай рассказ.

– Есть у меня слабость, которую я необдуманно назвал страстью: я выхожу по ночам из дома и гляжу в подзорную трубу на звезды, слежу за их движением по небосводу, замечаю взаимное сближение и отдаление мерцающих светлых пятнышек на черном бархате, наблюдаю сияние далеких миров и мечтаю, мечтаю, мечтаю! Лишает меня сна один чудовищный факт: люди земли не знают, как выглядят звезды вблизи!

– Я догадываюсь о предмете твоих мечтаний – ты мыслишь себя великим открывателем, грезишь улететь на звезду и вернуться оттуда с трофеем неведомого нам добра, стойкого против ржавчины земного зла. Говорят, Шмулик, если человек думает днем о быках, то ночью ему снятся одни только быки. Тебе приснился полет в иной мир, лучший нашего. Я прав?

– Ты абсолютно прав, друг! Расскажу всё по порядку. Привиделось мне, будто бы хозяин, у которого я служу, наградил меня новой подзорной трубой особой силы. Через нее звезды видны крупно и отчетливо.

– Позволь, Шмулик, ты, кажется, жаловался на скупость своего нанимателя, и вдруг такая щедрость?

– Так ведь это сон, Шломо!

– Верно. Вот и выходит: наяву ненастье, а во сне счастье!

– Пожалованием оптического чуда не ограничился неожиданно тороватый благодетель мой. Он вручил мне особую грамоту. На одной стороне говорилось, что я награждаюсь освобождением от службы на один день, а на обороте документа разъяснено было, как, пользуясь дарственной подзорной трубой, улететь на звезду.

– Экая ерунда, однако! – усмехнулся Шломо, – как такое возможно? Не иначе, забравшись вовнутрь, и, увлекаемый неведомой силой, вылетишь из трубы к звездам?

– Что наяву небыль, то во сне – быль. Вот ведь знаешь ты наверняка и не сомневаешься в том, что с приходом Спасителя, похороненные за пределами Святой земли иудеи перекатятся по подземным расселинам в Иерусалим, дабы восстать там из мертвых. В этом ты уверен, а сну моему не доверяешь? Не щеголяй маловерием, Шломо, а слушай дальше.

– Извини, не хотел тебе помешать.

– Всю ночь накануне отпускного дня я не сомкнул глаз: глядел в окуляр подаренной подзорной трубы, выискивая на небосводе подходящую звезду. К рассвету я сделал выбор, и, бодрый и счастливый, стал собираться в полет.

– Ты намеревался совершить тайный вояж, приготовив всем нам сюрприз по возвращении?

– Никаких тайн! Я прям и бесхитростен. Меня провожали мать, жена и детишки.

– Наверное, женщины от горя рыдали в голос, а малолетки испуганно жались к тебе?