Юлия Евгеньевна Галанина - Кузина

они рядом – на расстоянии протянутой руки…

Но сколько ни тяни рук, обратно тебе не вернуться, потому что теперь магия для тебя недоступна. Сюда ссылают навсегда. Это та же смерть, только растянутая во времени.

Не для всех, и здесь живут, как это ни удивительно.

Но для нас, тех, кто по праву рождения владеет абсолютной магией, кто живёт в сердцевине миров и каждую минуту ощущает, как магия течёт по его жилам вместе с кровью, лишиться этого – всё равно, что вскрыть себе вены, чтобы кровь ушла из тела.

Нас сюда никогда не ссылают – это место для прочих. Для тех, кто и в обычной-то жизни не имел настоящего доступа к настоящей магии, так, пробивался услугами деревенских колдунов и заезжих шарлатанов.

А мы среди прочих привилегий имеем право на плаху, а не на пошлую виселицу, и на заключение в темницах, а не на рудниках.

Мы… Даже при самом худшем раскладе серебряный топор отделил бы мне голову от шеи, как многим и многим моим предкам. Бывает. Но я бы почувствовала себя опозоренной, если бы узнала, что кто-то из прадедов был сослан на рудник в мир, где нет магии! Нас не ссылают в такие места!

А я – здесь. Меня здесь быть не должно! Но я тут, тут, тут! И не могу себе даже объяснить, за что.

И не то, чтобы я не знала за собой таких поступков и участия в таких делах, которые при определённом раскладе могут повлечь за собой печальные последствия. Сколько угодно, – но кара всё равно должна быть одна. Плаха!

Мы рождаемся и раньше, чем почувствуем в жилах магию, ощущаем затылком лезвие серебряного топора, как напоминание, как предупреждение. Магия – наша власть над мирами. Плаха – наш частый конец.

Почему же не плаха, почему рудник? Почему?! Почему я? За что?

Бадья стукнулась о дно ствола. Спуск завершён.

* * *

На дне ям всегда сыро. Если они глубокие.

А сразу под поверхностью земли залегает вечная мерзлота. Она никогда не тает. Даже летом.

Чтобы пробиться сквозь неё, дойти до песков, несущих золото, мы таяли землю, палили в ямах костры.

Или делали бут: разводили рядом с ямой огонь, накаляли докрасна камни и спускали их в ствол. Оттаявшую породу вытаскивали.

Обидно было, когда весь этот труд шёл насмарку… Когда выгрызали, вытаивали яму до скалистого основания, над которым должны лежать намытые за миллионы лет древней рекой золотые пески, брали пробу, промывали – а золота не было.

Приходилось бросать это место и бить в новом. Такие ямы назывались глухарями.

Четвёртая яма, по счастью, оказалась богатой на золото. Наткнулись на хорошую жилу, стали разрабатывать.

Приличной одеждой сосланных никогда не баловали, как и нормальной обувью. Да и какая обувь выдержала бы эту всепроникающую сырость? То, что выдерживало, язык не поворачивался называть обувью. Это называлось сагиры.

Из сырых коровьих шкур заключённые мастерили мешки, что-то вроде чулок, их и надевали на арестантскую обувку, бывшую в прошлой жизни приличной обувью.

Пара сагир дожидалась меня на дне ствола, болтаясь в луже. Обычное место хранения: вытащишь из воды – ссохнутся насмерть. Не люблю я их, мерзкие они, а куда денешься, без них ногам гибель.

Сев на каменный обломок, я натянула скользкий чулок на правую ногу. Бр-р, нога в нём всегда елозит, фу-у-у… И надевать его целое искусство. Тут всё – целое искусство. Искусство выжить.

Ох, первое в надевании сагира – туго натянуть повыше. Завязать под коленкой. Ещё натянуть. Завязать над коленкой. Слабо затянешь, – разъедутся, сырая кожа выскользнет. Сильно – ноги болеть будут, тоже ничего хорошего. И так болят, без этого.

С правым сагиром я справилась, а вот левый не пошёл. Как заколдовал его кто, если возможно это в мире без магии, а может, силы мои кончились. Не люблю я эти склизкие чулки, вот и они меня не любят. И так задержалась, наскребу я сегодня на свой хребет неприятностей, всё к этому и идёт.

Чуть не плача, я затягивала слишком короткие завязки, чувствуя, что не держат они, снова всё насмарку.

Из глубины проходки послышались шаги, ага, вот и возмездие за опоздание спешит. Кому охота в одиночку надрываться? Наклонив голову и стиснув зубы, я снова тянула вверх тяжёлый, влажный, скользкий сагир.

– Ждраствуй, – раздался незнакомый голос.

Вскинула голову – передо мной стоял гном.

Старый гном, ростом мне по плечо, если я встану, не выше. Похожий на вымоченный в горной речке узловатый древесный корень. Голова почти лысая, редкая пегая борода. Темные глаза прячутся в припухших веках. Одет в --">