Владимир Рогач - Изменить нельзя

Огнелов. — А теперь выходи по одному! И быстро — я устал упрашивать и ждать!

— Дождетесь вы у меня, — шепчет мне с той стороны Карп, и уже громко — Огнелову: — Твоя взяла, начальник! Мы выходим!

Нащупав запасную обойму, вгоняю ее в пистолет — мало ли чего могут выкинуть эти обреченные на скорый и справедливый суд упыри. «Я ведь тебя зубами загрызу, Володенька», говоришь, Карпуша? Спаси бог, не надо мне этого.

Но они выходят — сдаются.

— А теперь Гор-р-рбатый! — радует слух надсадная хрипотца Огненного Ловчего. — сказал — Гор-р-рбатый!

— Зубами, Володенька… — шелестит мрак на прощание, и старый вампир беззвучно скользит к выходу, где его встретит Глеб с бригадой.

Интересно, остался еще кто за дверью из шайки?

— Выходи, Шарапов, — знакомо хрипит с той стороны. — Все свои…

Знаем мы ваши шутки замогильные.

— Как ты Кирпича брал, Огнелов? — спрашиваю, направив ствол на предусмотрительно закрытую пока дверь.

— Я этому голему глиняному кошелек незавязанный с серебряными монетами за ворот кинул, — смеется Глеб, довольный моей осторожностью. — Моя школа! Выползай! Хорош мурку водить!

Выползаю.

Свет. Жизнь…

— Хорошо-то как! — говорю.

Огненный Ловчий хлопает меня по плечу и, дружески приобняв, выводит наружу.

— Молодец, — хвалит сдержанно. — Молодец! И ребята улыбаются.

Только что-то не так — и круглолицый азиат Чен Ко, видно выходивший последним из членов банды, прямо в руках конвоиров оборачивается могучей кошкой с солнечной гривой и, никого, что странно, не покалечив, в три прыжка преодолевает расстояние до стены близлежащего склада.

— Уйдет ведь!.. — кричу, хватаясь за оружие.

— Уйдет, — чуть придержав меня, едва слышно произносит Глеб. И вдруг улыбается хитро. — Он ведь с тобой шел — банду сдавать, — одними губами выдыхает. — Теперь еще куда-нибудь внедрится — может, еще встретитесь.

Нет уж, спасибо. Лучше вы к нам. Работа внедренного агента — не для меня! Хотя…

* * *

— Заходи, Шарапов, — рыкнуло из-за двери. Поражаюсь этому умению Огнелова — угадывать, кто стоит за дверью. И как ему удается? Слух, верно, на зависть многим перевертышам.

Спеша воспользоваться своевременным приглашением, делаю-таки два шага, отделявшие меня от обитой черным дерматином двери, толкаю ее и вхожу.

Глеб с мрачным видом развлекает себя тушением свечи с трех метров — нарочно для этого приспустил огромную, на девяносто свечей, чугунную люстру из-под потолка и теперь злыми взмахами один за одним сбивает трепещущие огоньки, причем даже не становясь в позу, без всяких видимых усилий — а огоньки в трех метрах от его рук срываются с фитилей и пропадают. Заметив, что я уже вошел, Глеб сжимает в кулак правую пятерню и бьет наотмашь воздух между собой и люстрой, отчего гаснет сразу шесть или семь свечей и еще две, словно подумав, мгновением позже.

— Экономить надо, — не без скрытого бахвальства комментирует свои действия Глеб. — Материальный отдел все жалуется, что на нас много свечей уходит.

— Стул у тебя в кабинете именно поэтому только один? — спрашиваю, усаживаясь на краешек стола — я сегодня не на дежурстве, так что мне можно, трупов не будет. Хотя в приметы эти я не верю, конечно. — Экономишь?

— Ага, — кивает. — Сэкономил. Остальные поломались. Обо всяких тут разных…

Сэкономленный стул, на котором восседает, разумеется, хозяин кабинета, выполнен из замечательной цельной осины. Для всяких там разных — в целях экономии. И мебель, и оружие в одном флаконе.

Несмотря на показуху со свечками — подозреваю, устроенную нарочно для меня: мол, учись, пока я жив, — Огненный наш Ловчий явно не в духе, потому некоторое время, которого ему хватает, чтобы вновь подтянуть к потолку тяжеленную люстру, мы молчим слаженным дуэтом. Что называется, в унисон. Нам бы концерты давать — художественного молчания дуэтом. На подобном представлении никто не скажет, мол, и я так могу, а ты вот «Мурку»…

— Как думаешь, Шарапов, — покончив наконец со своим подсвечником, бурчит Глеб, — почему горбатого упыря Карпом прозвали?

— Потому что зеркальный? — выдаю первую пришедшую в голову и,

--">