Майкл Муркок - Дуб и овен

пришлось иметь дело. Ему казалось, что все это было во сне, потому что он не мог объяснить ни магии, ни того, как она пришла к ним на помощь. Ему виделись мечты людей, прежде звавших его во снах. Его все устраивало. С ним была Медб Длинная Рука (прозванная так за свое искусство владения пращой и татлумом) с ее рыжими волосами и неподдельной красотой, с ее умом и жизнерадостностью. Он обрел достоинство. Он пользовался уважением соратников-воинов. Теперь они к нему привыкли и полностью принимали и странную внешность вадага («Ты похож на эльфа», – говорила ему Медб), и искусственную серебряную руку, и единственный желто-пурпурный глаз, и повязку на другой глазнице – она была расшита Ралиной, маркграфиней с острова Мойдел, который лежал в прошлом, отделенном тысячью лет.

Да, Корум держался с достоинством. Он был честен и перед народом, и перед самим собой – и этим гордился.

Кроме того, он находился в прекрасном обществе. Не было никаких сомнений, что судьба стала благосклонна к нему после того, как, оставив замок Эрорн, он откликнулся на призыв этого народа. Он гадал, что случилось с Джери-а-Конелом, Спутником Героев. Ведь именно Джери посоветовал ему ответить на просьбу короля Маннаха. Джери был последним из известных Коруму смертных, кто еще мог по своей воле путешествовать между Пятнадцатью плоскостями. В свое время все вадаги могли перемещаться между ними, как и надраги, но после поражения Повелителей Мечей последние остатки этой силы покинули их.

А иногда Корум приглашал к себе менестреля, чтобы тот пел ему старые песни Туа-на-Кремм Кройх, потому что они нравились ему. Одна из песен была посвящена первому Амергину, предку верховного короля, ныне плененного Фои Миоре. В ней говорилось о прибытии на новую родину:

Я – ветер, веющий над морем;

Я – океанская волна;

Я – рокот волн;

Я – семь дружин бойцов;

Я – молодой орел, сидящий на скале;

Я – первый солнца луч;

Я – яростный медведь;

Я – дикий вепрь;

Я – самая прекрасная из трав;

Я – молодой лосось в ручье;

Я – озеро на солнечной равнине;

Я – искушенный мастер всех искусств;

Я – грозный воин, всех сражающий мечом;

Я властен облик свой менять, как боги.

Куда ж теперь лежит наш путь?

Быть может, нам отправиться в долину или к вершинам гор?

Где нам построить самый первый дом?

Где отыскать страну прекраснее, чем край, где солнце за море садится?

Куда же нам направить путь, чтоб обрести покой и мир?

Кто, как не я, сумеет отыскать для вас источники воды хрустальной?

Кто, как не я, расскажет вам о возрасте луны?

Кто, как не я, окликнет рыбу из морских глубин?

Кто, как не я, ее приманит к берегу?

Кто властен изменять свой облик, поднявшись на вершину гор?

Я бард, которого лихие мореходы призвали прорицание изречь.

Да не узнает отдыха копье, свершающее месть за наши раны.

Я предрекаю нам победу.

А в заключение песни я скажу: да сбудется пророчество благое!^[1]

А потом бард исполнял собственную песню, прославляющую Амергина:

Множество форм я сменил, пока не обрел свободу

Я был острием меча – поистине это было;

Я был дождевою каплей, и был я звездным лучом;

Я был книгой и буквой заглавною в этой книге;

Я фонарем светил, разгоняя ночную темень;

Я простирался мостом над течением рек могучих;

Орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море;

Был пузырьком в бочке пива, был водою ручья;

Был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим;

Девять лет был струною арфы, год был морскою пеной;

Ничего не осталось, чем бы я не был.^[2]

В этих древних песнях Корум слышал отзвуки своей собственной судьбы, как ему объяснил ее Джери-а-Конел, – принц был обречен вечно возрождаться, порой зрелым человеком, в роли воина, чтобы принимать участие в великих битвах смертных, будь то мабдены, вадаги или какая-то другая раса; он был обречен бороться за свободу смертных, угнетенных богами (хотя многие считали, что богов создают сами смертные). В этих песнях он видел отблески снов, что порой приходили к нему, в них он был всей Вселенной и Вселенная была им, он вмещал в себя весь мир, и все в этом мире было одинаково достойно – живое и неживое, все имело для него равную ценность. Камни, деревья, кони или люди – все были равны. Таковы были и мистические верования многих подданных короля Маннаха. Пришельцы из мира Корума могли считать это примитивным поклонением природе, но Корум знал, что --">