Ольга Александровна Шумилова - Эхо войны.

менее колоритной внешностью, единственной не вызывающей недоумения деталью в которой были уши — большие, подвижные, с ровной густой шерсткой. На этом фоне болезненно–бледное лицо в сочетании с самыми обычными, черными, вечно растрепанными волосами, неряшливо спадающими на спину и плечи, и тусклыми, цепкими глазами невнятного грязноватого оттенка давало крайне неприятный эффект. Как и то, что, похоже, в одежде своей он мало того, что спал, так еще и одевался с закрытыми глазами. Девицы называли это «одухотворенностью». Мы звали его просто — Мертвяком. Ибо больше всего комендант походил именно на труп — все еще свежий, но уже успевший полежать.

И сговорчивости ему это явно не прибавило.

Посчитать свой рабочий день оконченным и направиться в столовую, где стояла самая мощная система микроклимата во всем форте, мне помешал совершенно лишний взгляд на информационную панель в коридоре. Из нее явствовало, что за заботами о своем дайре я пропустила как минимум два сеанса работы с «контингентом», так что, возможно, Мертвяк совершенно справедливо на меня обозлился.

Коммуникационный центр мне был нужен лишь постольку поскольку, но все же я зашла и туда, сделав объявление о начале приема всех желающих. Хотя через пятнадцать лет работы я знаю каждого обитателя форта, от уборщицы до заместителя коменданта, знаю, может быть, лучше, чем они знают себя сами.

Моя работа — разбирать чужие души, чистить и приводить их в порядок. Я знаю, кто истинно верит, кто верит по привычке, кто просто соблюдает обряды. Кто–то приходит просить совета, кто–то — каяться, кто–то спасается от одиночества. Но прийти имеет право любой. Не будем спорить с книгой Мира, даже если я и знаю, кого нужно ждать, а кого — не стоит.

Моя работа — открою этот секрет — не в том, чтобы поддерживать веру или дарить ее. Нет — и только потому Торрили меня здесь терпит. Она в том, чтобы четыре тысячи солов, практически безвыездно существующих в замкнутом пространстве, половина из которых — псионы, со всеми проблемами, которые прилагаются к неустойчивому сознанию ментально одаренных, не вцепились друг другу в глотки.

Кому–то помогает психолог. Кому–то — только я. В этом моя работа.

Служба моя в другом, ну да это и не важно. По крайней мере, сейчас.

На первом этаже широкая лестница открывается в бывший бальный зал, огромный, с недосягаемым потолком и снежно–белыми стенами. Уже при нас его заставили рядами рабочих столов для мелких клерков. Меня причислили к ним же, установив будочку темно–фиолетового дерева в самом дальнем углу.

Сейчас здесь было пусто и тихо — выходные все–таки. Я не спеша прошла между рядами столов, отперла дверь «рабочего места» и шагнула внутрь. Села в кресло и принялась просматривать последние новости, захваченные в коммуникационном центре — первые желающие появятся не раньше чем через час, ибо даже на беседу с ватаром никого не отпускают по первому требованию.

Поэтому, услышав дробный перестук торопливых шажков уже через двадцать минут, я удивилась, но отложила считыватель.

Чей–то кулак нервно застучал в дверь.

— Входите, прием уже идет.

На пороге застыла Атка, не замечающая расплетающейся косы. В широко раскрытых синих глазах плескался испуг.

— Что?…

— Фарра… Тетя Орие… Война!

Где–то далеко, за горами, слышатся раскаты грома. Война…

Глава вторая.

Я был капитаном гвардии короля неополитанского; жили мы в своей компании по–холостятски: увлекались женщинами, игрой, когда же не представлялось ничего лучшего, вели философские беседы.

Жак Казот

Кап–кап–кап. Кап.

За окном идет дождь. Крупные, полновесные капли разбиваются о листья и цветы, смывая пыль с поникшего кустарника под окном. Дождь идет уже второй день, постепенно подтопляя чахлый цветник, разбитый у основания Лабораторной башни.

Война прогнала жару.

— Орие, посмотри, там Атки во дворе не видно?

— Нет.

— Где только бегает, паршивка… Опять заберется в овраг, промерзнет, заболеет…

— И как ты думаешь, с какой радости твоя дочь лазает в этот овраг?

— А зачем ты летаешь в горы? — Ремо пожал плечами, не переставая разламывать принесенную мной охапку тонких сухих веточек на кусочки.

— Определенно не за этим, — я отошла от окна, — И я не думаю, что она замерзнет. Вот промокнет — может быть.

— Ну и какую я должен подать реплику?… — врач вздохнул. — Я не знаю, что с ней делать, --">