Борис Степанович Житков - Морские истории

Новороссийский университет. Это был неутомимый рассказчик и мастер на все руки. Он читал своим товарищам по камере лекции, сочинял для них бесконечные причудливые истории, насвистывал арии из опер, рисовал карикатуры на тюремное начальство и придумывал ретивым администраторам меткие и смешные прозвища.

Родом был он с Черного моря и пересыпал свою речь флотскими словечками и поговорками. Пол называл «палубой», лестницу — «трапом», махорку — «антрацитом» (по южному портовому говору — «антрацетом»). Если кто-нибудь произносил при нем слово «компас» по-сухопутному — с ударением на первом слоге, — он неизменно поправлял своего собеседника: «Компас, батенька, а не компас».

Таким я знал Бориса Житкова по рассказам брата.

И когда лет через шестнадцать-семнадцать после этого ко мне в редакцию пришел уже немолодой, но очень энергичный, подвижной человек небольшого роста, сухонький, смуглый, с острым профилем вождя краснокожих и назвал себя по имени и по фамилии, я сразу же догадался, что передо мною тот самый Борис Житков, которого я знал по воспоминаниям юности и по рассказам его школьного товарища К. И. Чуковского.

Борис Степанович принес в редакцию журнала несколько листков, исписанных убористым и своеобразным почерком. Пришел без всяких рекомендаций и без тех устных предисловий, которые обычно предпосылают своим рукописям авторы, впервые приходящие в редакцию.

Отдав мне свой рассказ («Над водой»), Житков остался ждать в шумном и гулком редакционном коридоре, а я поспешил к своим товарищам по работе, чтобы вместе с ними прочитать рукопись. Советская литература для детей тогда только создавалась, и нам — людям, которым довелось строить новые детские журналы, — был дорог каждый человек, приносивший в редакцию не трафаретные слащавые стишки и не рассказы, представляющие собой плохо замаскированные поучения, а прозу и стихи, отмеченные мыслью, неподдельным чувством и вносящие в литературу подлинный новый материал.

Все это оказалось в прозе Житкова. С первых же строк его рассказ поразил нас четкостью, простотой, живым, а не книжным языком — точным, метким и характерным. Нам сразу же стало ясно, что перед нами не случайный человек, пробующий силы в литературе, а вполне сложившийся писатель. Вся наша редакция в полном составе вышла в коридор, чтобы приветствовать Бориса Житкова, его зрелый талант и молодой задор.

Борис Степанович был, должно быть, рад такому приему, но, по свойственной ему самолюбивой сдержанности, не обнаружил никаких признаков радости и только удивился, что редакция так быстро прочла его рассказ.

— Ишь ты! На всех парусах… А я, признаться, приготовился к долгому дрейфу.

После этого Борис Житков стал частым гостем, а потом и своим человеком в редакции детского журнала, который некоторое время носил скромное название «Воробей», а впоследствии приобрел более громкое имя — «Новый Робинзон».

Многие из повестей и рассказов, вошедших позже в первую книгу Житкова «Злое море», печатались в этом журнале. Некоторые рассказы мне довелось узнать сначала в устной передаче автора, а потом уже прочесть.

Рассказчиком Борис Степанович был превосходным.

В его живой, своеобразной речи звучали самые разные голоса, все оттенки говоров, определяющих профессию, возраст, родину любого из его персонажей. Южный портовый грузчик, судовладелец-грек, помор-охотник, глухой от вечного грохота клепальщик с верфи — все они говорили у Житкова на свой лад.

Устно — во время бесед за редакционным столом — сочинил он первые варианты рассказов «Про слона», «Про обезьянку», многие из «Морских историй».

Помню во всех мелких подробностях его рассказ о грузчиках в старом порту, где почти вся работа производилась по старинке — чаще всего вручную. Люди поднимали подчас непосильный груз и подбадривали себя горькой, острой, грубой бранью, не щадящей ничего на свете.

И казалось, остановись на миг эта брань — и огромные, тяжелые чувалы беспомощно упадут с плеч на землю.

Вероятно, Житков не записал значительной доли тех замечательных затейливых историй, которые он с такой охотой и с таким мастерством рассказывал своим друзьям после окончания работы в редакции, у себя дома, в трамвае или в поезде.

Острая память подсказывала ему характерные черты, которые делали видимым и осязаемым все, о чем бы он ни рассказывал.

Однажды речь зашла о каком-то китайском приморском --">