Николай Отрада , Владимир Евгеньевич Щировский , Елена Михайловна Ширман , Виктор Лузгин , Евгений Павлович Абросимов , Владимир Израилевич Аврущенко , Александр Александрович Артёмов , Вячеслав Николаевич Афанасьев , Всеволод Эдуардович Багрицкий , Борис Андреевич Богатков , Дмитрий Онуфриевич Вакаров , Леонид Вульфович Вилкомир , Захар Матвеевич Городисский , Владислав Леонидович Занадворов , Юрий Алексеевич Инге , Давид Исаакович Каневский , Александр Владимирович Катульский , Павел Давыдович Коган , Борис Алексеевич Костров , Борис Александрович Котов , Алексей Петрович Крайский , Михаил Валентинович Кульчицкий , Борис Матвеевич Лапин , Алексей Алексеевич Лебедев , Иосиф Моисеевич Ливертовский , Всеволод Николаевич Лобода , Николай Петрович Майоров , Варвара Николаевна Наумова , Евгений Саввич Нежинцев , Петр Васильевич Незнамов , Николай Алексеевич Овсянников , Евгений Андреевич Панфилов , Эдуард Антонович Подаревский , Иван Иванович Пулькин , Сергей Борисович Рудаков , Борис Моисеевич Смоленский , Сергей Аркадьевич Спирт , Вадим Константинович Стрельченко , Георгий Кузьмич Суворов , Михаил Васильевич Троицкий , Иван Николаевич Федоров , Владимир Михайлович Чугунов , Леонид Рафаилович Шершер , Валентин Иванович Шульчев , Арон Иосифович Копштейн , Юрий (2) Поляков - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

молчаливо следовал за ними,

как шли в огонь во Сына, во Отца,

во голубя Святого Духа имя.

И если в прах рассыпалась скала,

и бездна разверзается, немая,

и ежели ошибочка была —

вину и на себя я принимаю, —

с трагическим надрывом напишет впоследствии Борис Слуцкий. Но эта горечь — результат исторического видения и переосмысления, взгляд извне на уже отшумевшее время. Тогда же лозунг, жанр «боевых стихов, непосредственно откликающихся на вопросы политики партии» (Безыменский), становится необычайно распространенным в поэзии.

Начинающие поэты шли в данном случае за своими старшими коллегами. Они тоже честно пытались овладеть большим (может быть, точнее — громким) стилем социалистического реализма.

Евгений Нежинцев, например, зарифмовывает известный тезис Маркса о Фейербахе: «Но в гроздьях формул потерялись мы, Найдя не сразу наше назначенье. Философы — лишь объясняли мир. Мы — изменить должны его движенье».

Иван Пулькин, начиная повествование о Волхове (на котором строится гидроэлектростанция) со времен Баяновых, в стиле любимейшего «Слова о полку Игореве», тоже завершает свою песнь знакомым лозунгом: «… строится социализм Силами одной страны!»

Вадим Стрельченко приглашает молодежь на социалистическое строительство в Туркмении: «Ты ведь слышал о солнце песчаной страны. О просторах в горячей тиши… Там, как всюду, умелые руки нужны. Приезжай, приезжай! Поспеши».

Через год тему подхватит Владимир Чугунов, проезжая по Турксибу, он увидит в названии станции «Сто берез» символ и прямое задание для поэта: «Пророчество вижу в названии этом — Хорошая тема дается поэтам. Те люди, что станцию так называли, Смотрели уверенно в ясные дали. И время покажет — мы этому верим — Шуметь здесь широким тенистым деревьям. Упорные люди эпохи великой В бесплодные степи направят арыки».

Об огне «Великих пятилетий» сочиняет стихотворение Владимир Аврущенко, «точный пятилетний план» воспевает Варвара Наумова, славный город Комсомольск — Сергей Спирт («Мы пришли сюда — здесь было голо, Мы растили город Комсомола…»), и здесь утверждается уже знакомое коллективистское «мы».

Особенно примечательна и характерна судьба Василия Кубанева (его стихи, газетные публикации, письма сохранились достаточно полно и позволяют увидеть как логику агитационной поэзии, так и ее противоречия). Успевший за свою короткую жизнь поработать сельским учителем и сотрудником районной газеты, уйти добровольцем на фронт и, вернувшись по болезни, умереть от «гражданского» туберкулеза, — Кубанев в своих письмах и дневниковых заметках исповедален и масштабен, тонок и обаятелен.

Он, как и многие в поколении, — яростный книжник: «Книгу (одну) я прочитываю каждый день. И читаю с подчеркиваниями и с выписками. Редко какая остается недочитанной. Я дочитываю ее на следующий день и прочитываю еще одну — меньшего размера»^[14]. Причем читает преимущественно большую классику. «Пять гениев мои боги: Шекспир, Бальзак, Достоевский, Горький, Роллан»; «Многих наших поэтов я очень не люблю, потому что все они ненастоящие какие-то. Огромных поэтов люблю — Пушкина, Маяковского, Некрасова, Байрона, Шекспира, Багрицкого. Их нельзя не любить»^[15].

Он трезво судит о бедах современной поэзии: «Наши поэты не имеют собственного отношения к миру, не имеют собственного лица. А без этого также невозможна поэзия. Они похожи друг на друга, и ни один из них не похож на поэта. Через двадцать лет их забудут, как забыли мы Гастева, Герасимова, Кириллова, Богданова и других поэтов, которые двадцать лет назад «гремели»^[16]. Он, вероятно, по примеру любимого Бальзака задумывает эпопею из «двадцати приблизительно» романов, частями которой должны были стать книги о Ленине, о художественном гении, о женщине, о будущем — «художественная история половины столетия — и какого столетия!»^[17]

Он, в общем, владеет и поэтическим словом, о чем свидетельствуют остроумные эпиграммы на вечные темы:

Он был землей,

он станет ею снова.

И я лишь переход,

и дух лишь довод

К тому, что он

Землею станет снова.

(«Хлеб», 1939)

В определенных обстоятельствах,

В известных дозах

Он благотворней, чем вода,

Нужней, чем воздух.

(«Яд», 1939)

Но там, где поэт пытается следовать социальному заказу --">