Марина Эрастовна Гельви - Там, где папа ловил черепах

насовсем.

Как они обрадовались! И тут же заверили, что мы проживем здесь сто лет, потому что второй такой благодатной земли, как Грузия, на всем белом свете не сыщешь.

В застекленной двери подъезда показались лица наших тифлисских родственников. Не дожидаясь, пока откроется дверь, провожатые деликатно удалились.

Дверь открылась. И, как в трамвае, нас оглушили радостные возгласы. Нет, воистину горло тут у всех людей было устроено по-другому. Как они кричали! Особенно тетя Тамара и тетя Адель. Этот шумный восторг охватил и меня, я тоже что-то такое выкрикивала и, захваченная потоком обнимающихся и целующихся родичей, боком заскочила в комнату.

Пришли дочери тети Адели. Пятнадцатилетнюю Нану я знала, — гостила она у нас в Трикратах вместе с матерью, — а другую дочку не видела никогда.

— Ира, — сказала мама, — это Люся, она немножко младше тебя. Так что ты должна ее опекать.

Я не успела разглядеть сестренку — Нана шумно уселась в качалку и, резко черкая карандашом, стала рисовать в блокноте. Я смотрела неотрывно: из-под карандаша быстро возник мой папа, очень похожий и в то же время ужасно смешной, — длиннющие ноги, густая шевелюра, улыбка до самых ушей. А рядом возникла моя мама, ему до плеча, толстенькая, нос с горбинкой, смотрит так, будто говорит: «Ни с места!» А вот и Колька, мой лопоухий брат, а вот и я где-то у колена папы — тонюсенькие ручки, тонюсенькие ножки, из-под челки круглые глаза, одежда великовата, как, впрочем, и на Кольке, — мама шьет нам на вырост…

— Нана-а! — взглянув на рисунок, сказал дядя Эмиль с упреком, но не удержался, рассмеялся. Совершенно бесшумно. Такого смеха я не слышала никогда.

— Что в нас смешного? — удивилась мама. Поглядела и тоже рассмеялась.

Блокнот переходил из рук в руки. Подходили к трюмо — сравнивали себя с рисунком.

Но вот семья стала усаживаться за стол. Стульев не хватило, из других комнат принесли табуретки. Я посмотрела на стол. В середине, окруженное множеством тарелочек и чашечек с блюдцами, стояло большое блюдо: винегрет. Чего только не было в нем! И нарезали продукты, видимо, слишком поспешно, а потому недостаточно красиво, и перемешивали впопыхах. Оглядываясь на прожитые в бабушкином доме годы, я без преувеличения могу сказать, что это произведение кулинарии было как откровение, как обнаженная душа большой и пестрой бабушкиной семьи.

Папины родные были французами. Мой дед в прошлом веке строил тут железную дорогу. Потом его назначили начальником депо станции Квирилы. Он привез невесту из Франции. По мере увеличения семьи мечты о возвращении на родину рассеивались. Тем более что и сестры Мари Карловны удачно повыходили замуж в Грузии, и матери обоих супругов счастливо доживали здесь свой долгий век. Грузия удивительно напоминала Францию. Те же природа, климат, общительность и жизнерадостность грузин, их мудрость и мягкость, любовь к вину и женщинам — все это было созвучно французской душе. Бабушка моя, оказавшись не в пример деду совершенно неспособной к изучению языков, приспособилась, однако, объясняться и с грузинами, и с русскими и обожала Грузию. Наш приезд в Тифлис был значительно ускорен именно ее неустанной агитацией в письмах.

— Сколько лет мы с тобой не виделись, Эрнест? — спросил дядя Эмиль.

Папа подумал:

— По-моему, лет двадцать.

— Боже мой, — выдохнула тетя Тамара.

— Да, двадцать лет. — Дядя грузно привстал, долго снова усаживался. — Последний раз мы виделись в Квирилах в тринадцатом году.

— Да, да, в Квирилах, — подхватила тетя Адель. — Помните банкет?

И они начали вспоминать Квирилы. Я с любопытством поглядывала на Люсю. Кудрявая и нежная, она походила на фарфоровую куклу, только была очень бледная и темные круги залегли под большими грустными глазами, будто кто-то навсегда обидел ее.

А взрослые уже передвигали мебель. Мама сначала не хотела селиться в бабушкиной комнате, но бабушка уговорила, и вот разобрали ее кровать и перенесли в галерею, а нам постелили в ее комнате на кушетках.

Снова сели за стол — пить чай, снова стали вспоминать прошлое.

— Папа, а где черепахи? — за множеством впечатлений я и позабыла об очень важном для меня вопросе.

Папа усмехнулся:

— Теперь они живут гораздо выше, в горах. — И пояснил остальным: — В поезде я рассказывал детям, как мы удирали из гимназии и играли здесь на полянах и в оврагах. Знаешь, Эмиль, когда отец написал мне в Россию, что купил дом в

--">