Артур Веселов - Лабиринт (СИ)

пить и так бы скурвился в социальной канаве, если бы не одна встреча в баре.

Ей было тридцать, она была старше, что совершенно не вязалось с ее юной внешностью. Ее звали Муза. Как то в одну из пятниц мы в очередной раз напились, отлично потрахались , а утром, принеся мне кофе и бокал белого, она спросила - как долго ты собираешься продолжать сливать себя в сточную канаву? У тебя отличный язык, ты интересный рассказчик, попробуй писать. Это был переломный момент в моей жизни. Две недели я ходил сам не свой, перестал пить. Что то зрело во мне, что то росло. В какой то момент это стало больше меня, я стал задыхаться и должен был выпустить это наружу. Я послал на хуй главного редактора, уволился с работы. Взял ноутбук и уехал на дачу, заперся там на два месяца и начал писать. Вернулся в город я уже поздней осенью с увесистой папкой моей первой работы, в трех местах меня послали к черту, в четвертом послал всех я.

Музу я встретил в баре, компанию ей составлял долгий коктейль, судя по ее меланхоличной улыбке, подтоплена она была изрядно.

Ее первыми словами было - Ты думаешь, я удивлена? Ты типичная свинья, как и все эти зомби с яйцами - держа в руке стакан и оттопырив указательный палец она провела в воздухе полукруг и сделала глубокий глоток. - Что думает о себе мужчина, исчезая вот так, вдруг, развеивается в воздухе как младенческий пук? Или тебя поманила кровь предков в дальние моря? Где носило твою тощую задницу?

Я заказал двойной ром и сидел молча, давая ей выговориться. Ее несло. Мое молчание начинало ее выводить из себя. Первая сигарета за последние сутки принесла мне головокружение и ощущение легкой невесомости. Сделав глоток рома, я развернул ее к себе и заткнул ее милый ротик глубоким поцелуем. Едва мой язык достиг ее неба, как в него вонзились резцы зубов. Боль заволокла мой рассудок. Я издал жалобный стон и был освобожден. Рот стал наполнять сладковатый привкус крови. Ром был моей анестезией. Я заказал еще, мы сидели молча, бессмысленно глядя друг на друга через зеркало стоящее за рядом початых бутылок.

Мои несколько месяцев творческой сублимации совпали с ее воздержанием. Трахались мы неистово и самозабвенно, сперва начав в темной подворотне возле бара, потом в такси и остановились только с рассветом, обнаружив себя лежа на разорванной простыни и вышедшей от раскачиваний на середину спальни кровати. Я был прощен когда Муза узнала, с кем я изменял ей, отсутствуя месяцы. Она знала, что причастна к этому, знала, что положила начало чему-то стоящему. Я, Муза и мое творчество, мы стали шведской семьей. Она ушла, прихватив мою писанину, а уже вечером она позвонила мне и выпалила полный план действий по продвижению моего слова в массы. Работая маркетологом на местном радио, она имела неплохие связи и уже через месяц вышло несколько глав моей вещи в периодике, через полгода вышла в печать моя книга. Успех был коротким. Книга вскрыла пару социальных гнойников, о коих принято было молчать. Те, кого это касалось, бились в истерике. Бывшие комсомольцы в рясах и Ролексах, склонные к религиозному экстремизму, педофилии и крайним проявлениям гедонизма, требовали для меня костра инквизиции. Но весь этот тошный шум, как водится, был отличным маркетингом для моей книжонки. Не будь этого, успех был бы иным. Похоже, я был одним из немногих, кто не видел в ней таланта автора. После всей этой возни последовал кризис, творческая пустыня, бродя по которой в поисках вдохновения ты забываешь кто ты, зачем все это и что делать дальше.

В моем городе становилось тесно. Если ты собираешься потратить себя на творчество, нужно менять места обитания, так как только посредством этого твоя жизнь будет наполняться новыми образами. Если ты пишешь о жизни, ты должен проживать ее на все сто. Живя шаблонно, без обретения, потерь, боли, не пропустив через себя всю палитру чувств, не напишешь сколько - нибудь стоящей строчки.

Мою работу заметили те, кто нужен нам иногда, что бы оседлать успех. Появилась перспектива выпустить книгу в одном столичном издательском доме. Я не из тех, кто с раболепным трепетом мечтает о Москве, благодаря бабушке у меня об этом городе дурные воспоминания с детства. Я был там с ней в одну из зим, когда учился в начальных классах. Этот город отложился в моей детской памяти ледяным ветром на каменной Красной площади, длинной, серой очередью

--">