Татьяна Викторовна Тихонова - Инопланетянин (СИ)

Галопом, через две ступеньки, побежал по лестнице. Дверь медленно закрылась.

Когда Алик о ней вспоминал, иногда, на повороте между киоском с мороженным и булочной, то ему почему-то всегда вспоминалась шляпа. Та, мягкая, с широкими полями и немного мятой тульей. А ещё у неё были голые коленки и мокрое платье, облепившее ноги.

Они брели по берегу Сушки босиком. Галька, мелкий мусор, кости от курицы и рыбы, пластиковые коробки впивались в ступни. А руки... руки у неё были голые с закатанными наверх рукавами со смешным названием фонарики.

Потом он спохватывался, ведь фонарики на ней были чужие. Фонарики были на той, которой он дарил сирень. Тогда цвела сирень, и Алик наломал целый веник.

Рядом сидела пожилая пара и любовалась ими. Мужчина опирался одной рукой о костыль, другой - держал газету. Глаза мужчины, выцветшие и строгие, смотрели сквозь газету и очки.

А ещё у той, что брела по Сушке, были чужие ноги. Действительно, ноги были не её. Ноги были Морозовой. Она вечно их вытягивала под столом. В колготках какого-то орехового цвета. Ореховым цвет посчитал он сам, ему нравилось это слово, округлое и немного ретро. Туфли она скидывала. Они валялись рядом, как два скопытившихся носорога... Но вспоминал он всегда ту, что брела с ним по берегу Сушки.

Алик рассеянно взглянул в витрину магазина женского белья. Увидел пеньюар в морских коньках и вспомнил. Она говорила, что в прошлой жизни жила у моря и любила кататься на волне.

- Но здесь это невозможно никак, - она сбросила платье на берег.

Он сбросил брюки. Но девушка бредущая по Сушке больше ничего не сбрасывала, она пошла в воду. Её ноги отражались в малахитовой набегающей волне, белели, виднелись под водой. Мальки тыкались в них.

Она оглянулась.

- Мальки, - сказал Алик.

Она кивнула, стала водить рукой по воде, разгоняя мальков, сказала:

- Вода тёплая.

Вода была просто горячая. Он умоляюще снял рубашку. Она снисходительно сняла шляпу.

Они перепугали мальков. Поломали камыши. Рыбак дядя Миша сделал вид, что спит, но одним глазом с укором смотрел на удочки. Поплавки запрыгали от набежавшей волны.

Она, кажется, тонула. Он ломился к ней как медведь. Сквозь волны. Кажется, даже рычал. Она раскинула руки и, улыбаясь, шла на дно. Он запутался в дяди Мишиной сети.

Дядя Миша немного нервничал. Когда смотришь одним глазом, обзор зрения не тот. Невольно что-то упускаешь. А рыба-то, рыба... Олёна обещала пожарить в муке... и... ох, разыгралась, - думал дядя Миша, открывая второй глаз и вздрагивая, и приподнимаясь на своём стульчике, - ишь, ногами-то как плещет... ничего не видно... не утопил бы, паршивец... полееегче... а рыбы они такие... шустрые, игручие... так и... ах ты господи, как хорошо-то... на природе нашей...

- Что за хрень посадил наш ботаник, никак не пойму? - сказал Мамон, собирая на земле падалицу в пакет. Сегодня были доллары, хрустящие, зелёные, всё, как полагается.

Мамону можно. Он вчера во двор качели привёз. Ставили все. Даже Алик, из вредности немного пошланговав на скамейке, присоединился.

- Саня, зря психуешь, - запыхавшись, говорил Мамон, ловко орудуя лопатой, - хорошее дело делаем, качели... детям... Ты посмотри, как народ зашевелился. Так и прут дела... эти самые... добрые.

Он утёр пот со лба.

Хруст молчаливо отгрызал лопатой по небольшому кусочку вытоптанной дворовой земли. Киря должен пригнать бетономешалку. Ну, зачем для двух столбов бетономешалка? Но Мамон любил всё делать с размахом.

Провозились до поздней ночи. Отмечать установку качелей отправились в ресторан, Мамон угощал с собранного урожая.

Утром следующего дня Алик отправился на работу. И сонно уставился на приоткрытую дверь в квартиру Хрустова. Жили они на одной площадке.

- Лев... - позвал Алик.

Тихо. Алик пробормотал:

- Нуу... кто

--">