Лариса Анатольевна Львова - Пара для пай-ри (СИ)

-- невнятно ответил сторож.

   Кузьмич хотел ругнуть его: или не пей больше, или молчи, коли перебрал. Но не произнес ни слова. Волглая рубаха Лешака порозовела у сердца.

   -- Михеевна! - негромко позвал Кузьмич. - Подь-ка сюда!

   Лешак, подвыпив, частенько увечился. Врачевала его отзывчивая и сноровистая Михеевна.

   Жена не откликнулась. Да и Маши почему-то рядом не оказалось.

   Кузьмич раздраженно передвинул на край плиты пронзительно верещавший чайник, прошел в чуланчик. Девчули лежали, закрыв глаза. Их личики были белее снега на цветастых наволочках. Кузьмич сердито затопал в другие комнаты, поднялся на второй этаж - Михеевну как корова слизнула.

   Кузьмич никогда не переживал такого странного ощущения, словно потерялся в доме, отстроенном своими руками. Куда подевались эти несносные бабы?!

   Он спустился к Лешаку, который криво завалился на стол. От тряски за холодное, твердокаменное плечо сторож рухнул на пол.

   -- Михеевна! - во всю мощь легких рявкнул Кузьмич, снова побежал искать жену, снова заглянул к девчонкам.

   Они проснулись и уставились на него глазами, розовато светившимися в полутьме.

   -- Мы бабушку под топчан положили, -- прошептала старшая.

   -- Чего-чего? - не понял Кузьмич.

   Дородная Михеевна никак бы не поместилась между полом и низкой тахтой, да и с какой стати... Кузьмич прогневался не на шутку, но заметил край теплого стеганого халата. Нагнулся, крякнул и дернул за подол любимую одежку Михеевны. Легко вытащил халат, за которым потянулись какие-то тряпки...

   Бог ты мой! Это не тряпки, а сморщенная кожа! С крашеными волосами, которые в молодости были рыжими, мягкими, вьющимися. А кольцо, которое он подарил жене за третьего сына, прежде впившееся в палец жены, легко соскользнуло с полоски кожи и синего ногтя.

   Не может быть... Этого просто не может быть!

   Кузьмич выпрямился. Грудь разрывали барабанные удары сердца. Перед глазами плясали черные молнии. Только слух не подвел, и до Кузьмича донеслось:

   -- Не сердись, дедушка!

   Кузьмич медленно вышел из чуланчика. В тесной, заставленной вещами полутьме остались его прежняя жизнь и неведомая, неотвратимая опасность. Он не боялся повернуться к ней спиной - пусть накинется и сожрет вместе с костями и кожей, покрытой афганскими шрамами, следами травм и трудовыми мозолями. На кой черт ему теперь весь мир и он сам, если больше нет Михеевны?.. Да нет же, она где-то в доме. Обязательно должна быть в доме - в просторном подвале, в одной из хозяйственных пристроек. А все, что он видит, -- обычные галюны. Или всему виной паленка, на которую можно нарваться и в магазине. Сейчас он со всем разберется. Начнет с Лешака и Маши. Найдет настоящую Михеевну, а вовсе не пустую кожу, защитит ту, с которой столько пережито радостного и горестного.

   А если...

   Тут Кузьмич вдруг повернулся и, жмурясь от слез, молвил спокойно и ласково:

   -- Даже не думал сердиться.

   И захлопнул дверь чуланчика, с силой вывернув ручку. С той стороны брякнула о пол вторая часть самодельного запора. Все, посидите, внученьки самозваные, взаперти. Дедушке еще кое-что нужно сделать.

   В кухне он перевернул тело Лешака, расстегнул его рубашку. На синюшной груди, покрытой седым волосом, бугрилась язва. Ее багровое дно пульсировало.

   Кузьмич застыл. Ему однажды пришлось видеть такую рану. У самого себя. Лет десять лечился у врачей, трех знахарок сменил, пока язва исчезла. Но у Лешака-то она откуда? Скорее всего, сторожа поразила какая-то зараза. Да где же эта чертова Маша? Вся свистопляска началась с ее появлением в поселке. Видно, зафаршмачила Лешака с какой-то целью. Ее ублюдочные дочки расправились с Михеевной. А сама она... Поди, отправилась искать жилые дома, губить людей.

   Кузьмич еле отыскал мобильник. Скорее, скорее набрать номер еще одного мужика,

--">