Сергей Николаевич Рейн - Знала ли она? (СИ)

  Когда Саша ныряет ко мне под одеяло и беспокойно вертится, накручивая на торчащие локти и коленки свои влажную простыню, я напрочь забываю, что она вообще-то мертва уже полтора года.

  Октябрь льется потоком по оконным стеклам. Там, снаружи, город уже обступило деревьями и темными пустыми полями. Еще в сентябре до опушки с трудом доползали самые отчаянные грибники, а сейчас - выгляни в окно, почувствуй себя Макбетом, которому приветливо замахал ветками Бирнамский лес.

  Скоро из-под корней, с голых мокрых веток, из куч валежника, из переплетения трубчатых, посвистывающих на ветру стеблей травы потянутся на чужое тепло и чужой свет те, кого больше не помнят. Переползут через железнодорожное полотно, перемахнут открытые канализационные люки, заставят скрипеть качели по ночным дворам. Последняя ночь октября с хрустом переломит хребет года, повернет на долгую зиму, окунет каждого из нас в темноту головой.

  Зато у меня тут вечный Самайн, и Саша безуспешно пытается согреться под холодным одеялом. Не получается - вытягивает голую руку с обкусанными ногтями, устраивает у меня на груди. Ладонь почему-то теплая. Сам удивляюсь.

  Рыжая копна ее волос надежно прячет там, в глубине, запекшийся кровавый комок и осколки костей. Ничего не заметно: я ведь проверял исподтишка, а она делала вид, что не замечает моей бестактности.

  Сказать по правде, ничего не изменилось. Саша появляется и исчезает точно так же, как бегала ко мне при жизни - босиком два этажа вверх по холодной лестнице, от одной дермантиновой двери до другой. Без звонка и без стука: а зачем стучать, если дверь всегда открыта, если приглашение получено раз и навсегда?

  Полтора года назад я так и не заметил ее смерти. Ну разве что уходить поутру она стала не по лестнице, а сквозь стену. Чтобы не морозить бледные длиннопалые ступни да не мозолить недреманное соседкино око.

  Не считать же Сашу бывшей только на том основании, что ее птичий остов, рыжие волосы, ласковые глаза и язык без костей где-то надежно прикопаны ее мужем.

  - Расскажи, как ты здесь оказалась, - не надеясь ни на что особенно, прошу у нее.

  - Я же рассказывала, - говорит Саша, не открывая глаз. - И да, Сереж, спасибо тебе. Ну, что в полицию не пошел. Он правда не хотел. Я знаю.

  Конечно, не хотел. Я ей верю, но здороваться в подъезде с ее одутловатым серым Толей по-прежнему не могу.

  - С самого начала, - мотаю головой и чувствую, как она начинает неосознанно напрягаться, словно собираясь в комок. И уже жалею, что спросил.

  Не то чтобы мне действительно было важно, каким ветром Сашу занесло в нашу стылую хрущевку. Просто хотелось, чтобы она говорила. Разговаривала со мной о чем угодно.

  - Если не... - начинаю было, но Саша как-то прерывисто вздыхает, прижимается ко мне и очень спокойно говорит:

  - Ее даже покрестить успели. Батюшка прямо домой приходил, я заплатила. Еленой назвали. У меня подружка в детстве была, Ленка Марченко, хорошая такая. Потом в Россию уехала с родителями, в седьмом классе. Сначала писала, потом потерялись, а мобильников тогда не было толком ни у кого...

  И все ведь нормально было, понимаешь? Я беременная ходила красивая, ни токсикоза, ни отеков, ничего. Спокойная, веселая. С отцом ее пожениться собирались. Съехались, хорошо жили. Он автомехаником работал, не пил. Я говорю: давай рожу, тогда и поженимся, чтобы с документами сейчас не бегать. Сейчас думаю: если б до родов поженились, может быть, он не уехал бы потом, когда все случилось. Но знаешь, нет. Развелись бы, это точно. Если мужику дома плохо, кто ж его удержит.

  Все было нормально, до самого последнего дня. Я перехаживала с ней неделю или полторы, хотели уже кесарить, а потом у меня схватки начались среди ночи. Илья меня в роддом отвез со всеми баулами, пеленками. И конвертом на выписку. Красный такой, красивый был.

--">