Юрий Георгиевич Фельштинский - Крушение мировой революции. Брестский мир

в Германии. Она не обязательно должна была начаться именно там, но победа ее в Германии казалась всем революционерам непременным залогом успеха. Иной трактовки мировой революции социал-демократическая риторика тех лет не допускала. А русский революционер Ленин до революции 1917 года не предполагал себе роли большей, чем руководителя экстремистского крыла русского социал-демократического движения, безусловно вторичного и подсобного, если иметь в виду коммунистическую революцию в Германии.

В дни, предшествовавшие объявлению войны, именно на германскую социал-демократию устремлены были взоры социалистов всего мира. Казалось, что, проголосовав в рейхстаге против предоставления правительству военных кредитов, германская социал-демократическая партия сможет остановить надвигающуюся трагедию. Однако германские социалисты проголосовали за кредиты, отчасти еще и потому, что надеялись благодаря войне свергнуть монархию в России, в которой они видели главного противника международного социалистического движения^[1].

Первыми проголосовав за кредиты, немецкие социалисты развязали руки социалистам других стран. Вот что писал об этом плехановский орган меньшевиков-оборонцев:

«Интернационал оказался слаб. Германская социал-демократия, самая могучая часть его — не только не старалась бороться со своим правительством, когда оно объявило войну России и Франции и бросило свою армию на маленькую нейтральную Бельгию, но всей своей силой поддержала своего кайзера [...]. Смешно и наивно поэтому рассчитывать на германскую революцию. Социалисты России, Франции, Англии, Италии, Бельгии и т. д. должны, поэтому, участвовать в обороне своих стран и стремиться к победе над центральными империями»^[2].

Однако если в немецкой социал-демократии разочаровались меньшевики-оборонцы (выпускавшие газету во Франции на деньги французов), основная часть меньшевистской партии все-таки рассчитывала именно на германскую революцию. Надежды эти были столь велики, что прибывшему в Петроград весной 1917 года видному шведскому социал-демократу Карлу Брантингу ничего не оставалось, как предостеречь меньшевиков «от оптимистических надежд на то, что германские рабочие» восстанут «под влиянием и для поддержки русской революции», «а германские солдаты воткнут штыки в землю». Брантинг считал, что, пока германская армия побеждает, утопия надеяться на революционный взрыв. Считалось, что Брантинг был хорошо знаком со взглядами верхов германской социал-демократии.^[3] И сказанное было для меньшевиков неприятной неожиданностью. На созванном совещании выступивший с патетической речью И.Г. Церетели обратился «к европейскому социалистическому пролетариату» с призывом «спасти русскую революцию», «активно добиваясь скорейшего окончания войны демократическим миром».^[4] Но ничего утешительного Брантинг не сказал и не пообещал поддержки. ^[5]

Впрочем, меньшевики напрасно намеревались найти в Брантинге объективного судью происходящих событий. Брантинг, воспитывавшийся, как и большинство социалистов, на преклонении перед германской социал-демократией, с началом войны занял резко антигерманскую позицию, проповедовал необходимость борьбы против Германии, сочувствовал Антанте, прежде всего Англии (говорили, что не бескорыстно). В Петрограде он призывал социал-демократов интернационалистов (сторонников Циммервальда) отказаться от собственной позиции и поддержать лозунг борьбы с Германией до победного конца, а не бездействовать, ожидая начала германской революции. Уверяя меньшевиков в слабости германской социал-демократии, Брантинг преследовал вполне конкретную цель: предотвратить блок германских и русских социал-демократов (направленный против Антанты); удержать Временное правительство в антигерманском лагере и нейтрализовать усилия, направленные на подписание сепаратного мира. ^[6]

Большевистское крыло русской социал-демократической партии, как и меньшевистское, верило в конечную победу социализма в мире. Это казалось столь же очевидным, как сегодня, скажем, неизбежность крушения колониальных империй. Ответ на вопрос о том, придет ли мировая революция — непременно позитивный — строился исключительно на вере в конечную победу. Однако после октября 1917 года когда-то теоретический вопрос приходилось рассматривать с практической точки зрения: что важнее, сохранить любой ценой --">