Эрнест Лависс , Альфред Рамбо - Том 4. Время реакции и конституционные монархии. 1815-1847. Часть вторая

оставаться спокойными, когда горит дом нашего соседа? Счастье всех народов зависит от устойчивости трона Бурбонов. Этого разбойника призвали, чтобы предать разграблению Европу». Лорд Кэстльри, только что вернувшийся из Вены, где его заменил Веллингтон, даже и не думал отвечать на смешное обвинение континентальных реакционеров, упрекавших его в том, что он маккиавелистическим образом устроил бегство Наполеона с острова Эльбы. Он ограничился лишь тем, что реабилитировал своих подчиненных в непростительном упущении. Впрочем, у него была другая забота. Он хотел, вопреки оппозиции обеих палат, добиться войны, для того чтобы окончательно низвергнуть Наполеона и восстановить Людовика XVIII, и ему это вскоре удалось при помощи обмана.

В самом начале Уайтбред создал для его планов неблагоприятную обстановку своими двумя протестами: в первом (16 марта) он высказался против всякого участия в гражданской войне во Франции; во втором (3 апреля) клеймил призыв к убийству, заключавшийся в манифесте держав, документе, по его мнению, недостойном носить подпись Англии. Но торийский кабинет именно и стремился к еще более активному присоединению британского правительства к трактату 25 марта, которым державы обязывались вести войну до последней крайности. Как только министр иностранных дел получил в свои руки этот документ, он 6 апреля, т. е. до того, как содержание его стало общеизвестным, сообщил парламенту, что регент мобилизует морские и сухопутные силы и. что он вошел в соглашение с союзными державами для спасения Европы.

Ливерпуль и Кэстльри потребовали от обеих палат вотума доверия. Прения в парламенте носили очень бурный характер. «Вторжение! — воскликнул Бёрдет. — Да разве видано было когда-нибудь, чтобы один человек мог напасть на 30 миллионов людей?» Бурбоны потеряли трон благодаря своим собственным ошибкам. Было бы чудовищной затеей вступать в войну с нацией для того, чтобы навязать ей государя, которого она не хочет». Не больший успех имела и поправка Уайтбреда, прибывавшая регента приложить все усилия в пользу мира. За нее было подано лишь 37 голосов, большинство же вигов удовлетворились, подобно Понсонби, не имевшей никакого реального смысла оговоркой министров, что соглашение с державами, не должно обязательно привести к войне.

Несколько большего успеха добилась оппозиция 28 апреля во время голосования кредитов и 23 мая при оглашении дипломатической переписки, т. е. когда умолчания министерства уже никого больше не могли ввести в заблуждение. И все-таки Кэстльри счел необходимым даже в последний момент укрыться за двусмысленным заявлением — не относительно оставления на троне Наполеона, что он откровенно признал невозможным, а относительно рестаьрапии Бурбонов, о которой он совсем уже неискренно заявил, будто не собирается навязывать ее французскому народу.

Ораторов палаты общин вовсе не вводило в заблуждение то различие, которое кабинет Ливерпуля проводил между Наполеоном и Францией. «Каким образом можно предполагать, — спросил трезво глядевший на дело Понсонби, — что Франция не впутается в эту войну, раз она объявлена человеку, которого французский народ пожелал иметь своим главой?» «Народ, — прибавил Тирни, — чувствует не меньшую привязанность к нему, чем армия». Петиция от представителей Сити содержала в себе еще более энергичные протесты против «безумной политики», ведущей к постоянному возрастанию налогов, и против отказа вести переговоры с государем Франции.

Не без труда удалось отклонить эту петицию. В палате лордов произошел разрыв между Гренвилем, сторонником беспощадной борвбы, и Греем, осуждавшим «войну, предпринятую с целью изгнания человека, которого и народ, и армия избрали вершителем своих судеб». Это мнение было поддержано 43 пэрами, в том числе и лордом Байроном, против 156 правительственных голосов, пожатых за правительство. В палате общин при окончательном голосовании за войну были поданы 331 голос, против — 92.

Триумф в политике и народная нищета. Счастье Наполеона разбилось об упорное сопротивление английской армии, а сам Наполеон оказался пленником на английском корабле в английских водах, — этот вдвойне поразительный результат вызвал среди англичан вполне естественный энтузиазм. Несомненно, однако, что Наполеон сохранил среди англичан поклонников и чуть ли не приверженцев: ведь простым любопытством было бы невозможно объяснить усердие многих --">