Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Он сообщил, что итальянское посольство известило о готовности выступить посредником в переговорах, время которых пришло для Британии. Информацию об этом передал сэр Роберт Ванситарт. Галифакс сделал ловкий ход, упомянув это имя, ведь дипломат Ванситарт был известен антинемецкими взглядами и яростным отторжением политики умиротворения Гитлера. Но смысл итальянского предложения, с его изысканной и привлекательной оберткой, был вполне очевиден.

Это была не просто инициатива Муссолини, а, вне всякого сомнения, сигнал его старшего партнера. Щупальце Гитлера, извиваясь по Уайтхоллу, проникло в самое сердце палаты общин. Черчилль точно понимал, что происходит. Он знал, что отчаявшийся французский премьер находится в Лондоне, а тот в действительности только что встречался с Галифаксом за ланчем.

Месье Поль Рейно осознавал, что Франция разбита, а также (чему отказывались верить его английские собеседники), что ее армия, подобно оригами, сворачивается с волшебной скоростью. Рейно понимал, что он войдет в круг самых презренных людей в истории Франции. Он надеялся, что если удастся убедить Британию также начать переговоры, его унижение будет разделено и уменьшено, а главное – ему удастся добиться более приемлемых условий для Франции.

Смысл послания, переданного итальянцами, поддержанного французами и исходившего от немцев, состоял в том, что Британии нужно образумиться и смириться с реальностью. Мы не знаем в точности, какие слова Черчилль использовал для ответа, у нас есть лишь лаконичное и, наверное, облагороженное резюме сэра Эдуарда Бриджеса. Нам также неизвестно, каким предстал премьер-министр перед коллегами в тот день, хотя мы можем догадываться.

Свидетельства современников отмечают, что Черчилль начал показывать признаки усталости. Ему было шестьдесят пять, и он сводил с ума генералов и свой штат служащих привычкой работать глубоко за полночь, подпитываясь бренди и ликерами. Он совершал множество телефонных звонков по Уайтхоллу, требуя документов и информации, и созывал совещания в то время, когда здравые люди почивают со своими женами.

Как всегда, он был облачен в странное викторианско-эдвардианское одеяние: черный жилет, карманные часы с золотой цепочкой, брюки в полоску – он с успехом мог бы сыграть страдающего от похмелья дородного дворецкого в сериале «Аббатство Даунтон». Говорят, что он был бледен и одутловат, и это похоже на истину. К этому добавьте сигару, пепел на одежде, сжатые челюсти с потеком слюны.

Он рекомендовал Галифаксу прекратить разговоры на эту тему. Как сформулировано в протоколе: «Премьер-министр сказал, что с очевидностью французское намерение было в том, чтобы синьор Муссолини действовал посредником между нами и герром Гитлером. А он [Черчилль] был решительно против такого расклада».

Черчилль понимал, что подразумевало это предложение. Его страна была в состоянии войны с Германией с 1 сентября предшествовавшего года. Британия воевала за принципы и свободу – нужно было защитить себя и империю от одиозной тирании и по возможности изгнать немецкие армии из покоренных государств. Начать «переговоры» с Гитлером или его эмиссарами, сесть для обсуждения за какой-либо круглый стол – означало одно и то же.

Стоит Британии принять итальянское посредничество – в ту же минуту расслабятся напрягшиеся мышцы сопротивления, рассеется боевой дух, и над страной незримо будет поднят белый флаг.

Итак, он сказал решительное «нет» Галифаксу – можно предположить, что этого было достаточно, ведь премьер-министр высказался по вопросу жизни или смерти нации. В другой стране дебаты, скорее всего, завершились бы. Но не так работает британская конституция. Премьер-министр первый среди равных – primus inter pares, – и ему нужно увлечь за собой коллег, убедить их. Чтобы понять дальнейшую динамику обсуждения, необходимо напомнить о неустойчивости положения Черчилля.

Он был на посту премьер-министра менее трех недель, и не было до конца ясно, кто за столом был его настоящим союзником. Эттли и Гринвуд, лейбористская квота в кабинете, оказывали ощутимую поддержку, Гринвуд даже в большей степени, чем Эттли. То же можно сказать о либерале Синклере. Но их голоса не были решающими. Тори были крупнейшей партией в парламенте. Им Уинстон Черчилль был обязан своими полномочиями, а тори отнюдь не были уверены в нем.