Анатолий Пельсин - Пасынок

меня, но ниточка между нами не отрезана. Мы не отрываем глаз друг от друга.

- Тебе тяжело без нее, - говорит Таня утвердительно. Она говорит о моей матери. Она никогда не встречались.

- Теперь уже нет, - отвечаю я, угрюмо, отягощенный своим предательством.

Она странно всхлипывает.

- Что ты хочешь? Что?

Она спрашивает меня, и в голосе ее отчаяние. Я не могу сказать ни слова, только чувствую, как из-под век выползают слезы. Ужасно - а ведь я полагал, что разучился плакать еще в отрочестве.

- Сделай... сделай что хочешь, и я уйду.

Танин голос обретает твердость. Она встает, и халатик сползает вниз, скрывая от меня ее прекрасные ступни, но открывая тревожный, до обморока откровенный мир девичьего тела. Какие, однако, у нее худые бедра, подумал я тогда с какой-то отстраненностью. Плоские, как лепешки, груди, с выпуклыми розоватыми сосками возбуждают меня не меньше, чем расплескавшаяся по лобку полоска темной шерстки.

Тайным женским знанием она знает, что хочу я, и несмело подходит ко мне ближе, заслоняя собой все, что меня до этого окружало, обдавая меня женским запахом. Я беру ее за ягодицы - они необычно упругие, как апельсины - и у меня кружится голова от желания мять их в своих руках до ломоты в пальцах. Я прижимаюсь к ее животу лицом, чувствуя, как пульсируют мышцы под тонкой, не отягощенной жиром кожей. "Мама", - говорю я, сам того не осознавая, словно во сне. Мое лицо и ее живот мокры от слез. "Я твоя мама", - слышу я, одновременно с ее всхлипом, потому что она тоже плачет. Как послушный щенок, я принимаюсь облизывать Таню с ног до головы - жадно, тяжело дыша, размазывая соленую, смешавшуюся со слезами слюну по всему ее худенькому телу - добираясь до нежных ямочек под коленями, безволосых душистых подмышек, сильных, терпких на вкус пальцев на ее ступнях. Она ложится на кровать животом вниз, я накрываю ее сверху, раздвигаю ее ягодицы, и направляю непокорно пружинящий член в нее. Она кричит от сладости, и приподнимает попу, чтобы я вошел поглубже. Я принимаюсь качаться, аритмично, жестко, вбивая член насколько возможно глубоко, держа ее за плечи.

Когда я в женщине, мои чувства обостряются до предела. Наверное поэтому под дикий оргастический вскрик моей мачехи я услышал шум открывающейся двери в квартиру, затем очень быстро резкие до боли в глазах кадры сменяли друг друга - Таня, изгибающаяся в истоме подо мной, Таня, в спешке набрасывающая халат, Таня, выскальзывающая из моей комнаты, чтобы успеть встретить моего отца у порога, как и полагается верной жене.

А вот последний кадр - я помню его до сих пор - худенькая девушка с мокрым лицом целует меня в губы - мягко, легко, и в поцелуе этом уже нет страсти. И пара слов на прощанье. "До завтра, сынок".

--">