Иоанна Хмелевская - Проза жизни [Обыкновенная жизнь]

берёзовой колоде, на которой обычно рубились дрова, снова помчалась в подвал и стала вытаскивать наверх буковые чурбаки, решив, что в такую погоду гораздо приятнее заниматься любимым делом на свежем воздухе. Потом спустилась ещё раз за топором и, наконец, прислонив первый чурбак к колоде, в исступлении на него набросилась.

Буковая древесина твёрдая, но раскалывается легко. Ровные, аккуратные полешки разлетались во все стороны. Лезвие изуверского топора зловеще, во все убыстряющемся темпе поблёскивало на солнце, и в таком же темпе убывал зимний запас.

Не хватит, с беспокойством думала Тереска. И что потом делать? Взяться за ветку? Распилить её, или рубить сходу, поперёк?

Остервенело, в ярости прямо нечеловеческой расправлялась она с чурбаками. Послеполуденная жара не спадала, топор чувствительно оттягивал руку, некоторые поленья попадались сплошь в сучках, но Тереске все было мало. Она отёрла пот со лба, размазав тёмную полосу грязи, и решила ветку сразу рубить. В голове мелькнула мысль, не пустить ли под топор весь дом, вот тогда бы она уж точно выдохлась. На худой конец изрубить хотя бы дверь или паркетные дощечки. Причём поперёк.

Только поперёк, твердила она себе в каком-то мстительном исступлении. Вдоль и каждый дурак сможет. Только поперёк.

Все, последний чурбак. Ощущая себя лошадью, остановленной на полном скаку, Тереска навалилась на топорище и сумрачным взглядом окинула большую сучковатую ветку. Последняя её надежда. Она снова отёрла пот, убрала прилипшие к лицу волосы, отставила топор и пошла на кухню. Порывшись в шкафчике, вытащила большой мешок со старыми нейлоновыми чулками, которые копились для кузины, вяжущей из них коврики. Выбрав один поцелее, подвязала им волосы, чтоб не мешали, после чего вернулась во двор и с удвоенным остервенением набросилась на сук.

Боковые ветки удалось обрубить без особого труда. Оставшаяся жердь была намного толще и длиннее, метра полтора. Слишком тяжёлая, чтобы расколоть с размаху, насадив на топор, и слишком сырая, чтобы с нескольких ударов разрубить поперёк. Тереска положила жердь одним концом на колоду, другой зажала ногой и изо всех сил рубанула вдоль. Топор прочно увяз.

— Ну погоди, дубина стоеросовая, — с яростью проговорила она, вытаскивая лезвие топора. — Ты меня ещё не знаешь…

Поглощённая битвой с непокорной жердью, олицетворявшей её собственные чувства, Тереска не услышала звонка у калитки, с другой стороны дома. Калитка была открыта, и посетитель — светловолосый и синеглазый юноша с красивым загаром, да и вообще весь из себя красавец, — слегка поколебавшись, толкнул её и вошёл в сад. Ориентируясь на стук топора, он обошёл дом и застыл посреди двора, удивлённый, если не ошеломлённый увиденным.

Взмокшая и красная, вся в щепках и подвальной пыли, с подвязанными старым чулком волосами, в юбке со свисающим подолом, в длинных бальных, когда-то белых, перчатках, Тереска яростно крушила топором жердь, душераздирающе при этом кряхтя и осыпая свою жертву гневными проклятиями. Зрелище было не для слабонервных. Наконец от жерди откололась длинная щепка. Ободрённая успехом, Тереска победоносно распрямилась перед очередной атакой, подняла глаза… и увидела перед собой предмет своих страданий, которого так долго и в таких муках ждала.

Какое-то время они представляли собой застывшую живую картину. Марево, рождённое жарким солнцем. С одной стороны — элегантный красавец, с другой — Тереска, ни дать ни взять жертва катаклизма, а между ними берёзовая колода и груды поленьев.

Гость опомнился первым. С иронической заинтересованностью подняв брови, он перебрался через баррикады и подошёл к окаменевшей Тереске.

— Привет, — сказал он с лёгкой усмешкой. — Как дела? Увлекаешься гимнастикой?

Тереска не сразу поверила своим глазам и своему счастью. Лишь услышав до боли знакомый голос, она убедилась, что это не галлюцинация. А потом впала в какое-то странное состояние. Ноги стали тяжёлыми, как гири, а сердце подскочило к горлу, после чего, наоборот, отяжелела голова, а сердце ушло куда-то в пятки. Пытаясь усмирить выкрутасы своего организма, Тереска оставила несложный вопрос гостя без ответа. Стояла, как статуя, с изуверским топором в руке и с выпученными глазами.

Юноша усмехнулся снисходительно и уже с откровенной иронией.

— Отзовись, — напомнил он. — Может, не узнала меня? Или я не вовремя?

Смысл его слов все ещё не доходил до Терески, но имело ли --">