Марс Чернышевский – Бускунчак - Город, который построил Я. Сборник. Том 2

Я всегда соглашался с Ларисой Анатольевной (и тоже, не то имя), лишь бы она отпустила меня сегодня пораньше. Помню один эпизод, когда уже после пятичасовых занятий, я аккуратно сложил ноты в дипломат, собираясь закрыть крышку рояля, мой любимая учительница вдруг произнесла:

– Ладно, время уже много, давай открывай "Растворил я окно".

Это был романс Петра Чайковского, который означал, что сегодня я отсюда не уйду. Но больше всего мне жалко было вокалистку, которая за шесть часов наших сегодняшних занятий не пропела ни ноты. Лариса Анатольевна (по-моему, ее, все же, звали Маргарита Васильевна) иногда не замечала присутствие иллюстраторов в классе, а они боялись ей о себе напомнить. Я не скажу, что Маргарита Васильевна (и тоже не так) была лютых нравов, просто, когда кто-то отпрашивался у нее с урока, глаза у педагога наполнялись слезами и всех начинали мучить угрызения совести. Все в этот момент понимали, насколько ее дух высоко летает, и старались не приземлять ее нашими мелкими житейскими вопросами и отпросами с урока.

Но время шло, и наши занятия стали приносить первые плоды. Не только "ми бемоль", но и несколько других нот у меня стали приобретать некую форму округлого звучания. Мы были довольны, а особенно Маргарита Васильевна (сто процентов не то имя). Конечно, первые два-три часа она фырчала, недовольная звучанием отдельных нот, но к шестому-седьмому часам занятий, она удовлетворенно вздыхала и отпускала меня домой:

– Ну, вот видишь, можешь, когда захочешь. Конечно, это не идеально, даже далеко не так как надо, но с этого можно уже начинать заниматься музыкой. Я не обращал внимания на ее критику и пожелания, потому как, если бы я смел с ней в чем-то не согласиться, то все пришлось бы начинать сначала.

Учебный год подходил к концу и на носу были госы. В последние дни перед моим выступлением Маргарита Васильевна (я вспомнил, звали ее точно – Юлия Аркадьевна) очень волновалась и была очень нервной. Ей все не нравилось в моей игре и она требовала увеличить домашние занятия концертмейстерским классом с семи до десяти часов ежедневно, не считая того, что мы с ней занимались через день по четырнадцать.

И вот, час икс пробил. Государственный экзамен. Я выхожу на сцену, сажусь за рояль, вокалистка ждет моего вступительного аккорда. Наискось посмотрел на Юлию Аркадьевну (другое имя у нее было), она не знала, куда себя деть от волнения. Я начал играть и музыка сама поплыла по пространству зала. Было легко и таинственно. Передо мной все время проплывали картины. На одной из них я узнал себя и вокалистку. Мы летели с ней вдвоем по безветренному пространству в поисках райских неизведанных уголков вселенной, а Юлия Аркадьевна (но как же ее звали, наконец?) порхала чуть сзади, освещая нам путь своим простым и светлым взглядом, олицетворяющего суть сути вещей и вечной красоты через такой далекий и упоительный тон "ми бемоль" второй октавы. Играя романсы отечественных авторов, я иногда периферическим зрением следил за моим педагогом. Она, опустив голову, плакала навзрыд и ее слезы – слезы счастья и вечного блаженства капали на паркетный пол большого зала музыкального училища им. М.А. Балакирева. В атмосфере полной тишины и покоя была слышна каждая ее капля, подобно ударам колоколов, возвещающих о рождении нового таланта.

Наконец, последний аккорд. Аплодисменты! Я выхожу из зала, не помня себя от счастья. Вдали показалась Юлия Аркадьевна (как же ее точно звали-то? Да.., тьфу.., какая сейчас уж разница, пусть будет – Зоя Яковлевна!). Она приближалась, не помня себя от счастья.

А теперь – кульминация! Зоя Яковлевна, подбежав ко мне вплотную, вонзила в мою грудь свои мягкие мясистые пальцы и стала их сжимать. Мне стало невыносимо больно, но я терпел. И в момент, когда она упала передо мной на колени, держа в своей руке вырванный клок моего концертного пиджака, Зоя Яковлевна простонала:

– Не то, все это!!! Марсечка… Не то.

P.S. Наконец-то, я вспомнил ее имя. Но это сейчас совершенно неважно.