Марс Чернышевский – Бускунчак - Город, который построил Я. Сборник. Том 23

 Набережная Федоровского открывает величественный вид не только на "Стрелку" и всю нижнюю часть города, но и имеет грандиозную перспективу, унося тебя за тысячу горизонтов в сторону северо-востока. Поля, леса и реки – то, что так дорого русскому духу и воспето всеми отечественными писателями и поэтами за границей, все это на одной картине, открывающейся со всех верхних точек города.

Внизу, под описываемой мной набережной, находится одна из самых старинных и живописных улиц города – Рождественская (бывшая "Маяковка"), на которой в 1967 году находились роскошные по тем временам бани. И вот мы всей семьей садились на самодельные сани, наспех сколоченные моим отцом из гнилых и разрозненных досок, и на огромной скорости съезжали с верхнего оврага (где находился наш дом) вниз, прямиком вкатывались во двор этих самых бань.

 Мыли меня очень долго и тщательно в женском отделении. Помню только, что было очень душно и все время хотелось пить. Именно там я впервые и попробовал шампунь. Мне тогда было полтора года, и я выдул весь тюбик до дна. Исторически так сложилось, что в России, особенно довоенной, многодетные семьи лишались своих первенцев в силу различных болезней или недоедания. Видимо, наша семья была к этому готова. Нельзя сказать, что мои родители были слишком многодетны, но трое детей для конца шестидесятых, начала семидесятых годов – это очевидное безумие. Желудок мне тогда промывали несколько часов, и сами врачи поражались, как такой маленький организм может в себя вобрать столько мыльных пузырей.

 Площадь Горького – одна из самых больших и невзрачных площадей города. Здесь находится "Дом связи", который, якобы, строили после войны немецкие пленные, и по рассказам моего дяди, были в высшей степени интеллигентны и доброжелательны. Поговаривали, что строители на боковой части почтамта на барельефе умудрились в российский герб внедрить профиль Гитлера. Нужно только встать на площади в определенном месте и смотреть на герб под определенным углом. Я несколько раз в жизни предпринимал попытки что-то там усмотреть, но ничего не обнаружил. А когда узнал, что "Дом связи" был построен в 1936 году, и далеко не немцами, то прекратил свои намерения посещать эту площадь вообще.

 Ухожу с площади Горького на одноименную улицу. Дохожу до "Пяти углов" и сворачиваю на Краснофлотскую. Спускаюсь вдоль трамвайной линии, поворачиваю на Маслякова и затем по "Гоголевке" бегу в сторону ул. Карла Маркса (ныне Нижегородская). Сейчас еще несколько метров, и будет перекресток… Теперь налево, по Нижегородской в сторону ул. Заломова. С левой стороны – знаменитая ржавая и уже давно не функционирующая колонка с "живой водой", которая так спасала от жажды в периоды детских игрищ – военных и футбольных противостояний. Чуть в глубину дворов – спортивная коробка, где я пятилетним мальчишкой часами мог глазеть за хоккейными матчами между нашими "заломовскими" и еще какими-то в желтых свитерах, на которых, как сейчас помню, было написано "КиМ". Что это обозначало, и откуда была эта команда, я так тогда не узнал и до сих пор не знаю. Помню, что наш "Заломовец" им частенько проигрывал.

 Но вот секундомер отсчитывает последние секунды. Матч окончен, и надо возвращаться домой, где меня уже, наверное, заждались мои старики. Я иду по направлению своего дома вместе с хоккейной командой, триумфально закончившей поединок. У меня за спиной коньки "хоккейки" и старая деревянная клюшка, смастеренная дедом из старой доски. Проходя мимо колонки, я и команда останавливаемся перед ней, чтобы испить холодной колодезной воды в честь победы нашего родного клуба. С каждым глотком в памяти возникают картины прошлого и будущего, наслаиваясь друг на друга. Я знаю, что сейчас наши хоккеисты разойдутся по домам, издавая клич победителей, а я им взмахну вслед своими штопаными варежками на резинках и заверну в свой родной двор.

 Прохожу по коридору и открываю дверь в квартиру. Баба Аля строчит со сверхзвуковой скоростью на своей старой немецкой печатной машинке "Ундервуд" отчеты (она в молодости вела курсы машинописи), дед курит свои папиросы "Север", примостившись в углу, закидывая сухие поленья в печку. Они меня, конечно, не замечают, и я, пользуясь инкогнито, незаметно располагаюсь на дедовом диване. Подперев ноги, я смотрю на разгорающиеся дрова и своих стариков с благодарностью за