Марина Евгеньевна Мареева - Принцесса на бобах

ложек о подносы… Нинина смена давно уже разделилась на два непримиримых лагеря.

Истоки вражды уходили в глубь веков. Во всем были виноваты проклятые латиноамериканцы. Во времена далекого, полузабытого мира здесь, в посудомоечной, стоял маленький телевизор. Ровно в восемнадцать десять вся бригада разворачивалась к нему. Ложки мыли на ощупь. Глаза были прикованы к экрану. По экрану бродила рыхловатая тетка, то ли Рохелия, то ли Лионсия, гнусаво жалилась на судьбу, безденежье и происки подлого дона Ортего.

Нинины товарки сострадали Рохелии всем сердцем. На Нину они давно махнули рукой как на увечную: Нина была глуха к стенаниям страдалицы бразильянки. Нина вообще была — ДРУГАЯ.

Мир рухнул в одночасье. Рыженькая Зоя, та, что у правой мойки, сочла, что Рохелия слегка раздалась в бедрах. Валентина, соседка Нины по левому ряду, вступилась за Рохелию, авторитетно заявив, что Рохелия не прибавила ни грамма. Зоя, заметив, что Валентине и самой не мешало бы похудеть, повторила: Рохелия толстая, как бочка, а дон Ортего…

«Не трогай Ортего!» — возопила Валентина, и весь левый ряд грудью встал на защиту смуглолицего красавца. Правому ряду ничего не оставалось, кроме как объявить Ортего уродом с лоснящейся рожей и повадками «голубого». «А уши? — добавила Зоя язвительно. — Посмотрите на его уши! Я бы такие уши изолентой к затылку приклеивала!»

Еще через пару минут Жора разнимал разъяренных посудомоек, опасливо ступая по линолеуму, усеянному осколками разбитых тарелок…

Телевизор был изъят. Пятеро баб, обменявшись ненавидящими взорами, вернулись к своим тарелкам и соусницам. С тех пор они молчали. Ни здрасте, ни до свидания. Нина попыталась было примирить враждующие стороны. Принесла бутылку шампанского на Восьмое марта. Зоя буркнула, что у нее от шампанского изжога. Валентина заметила, что изжога у Зои не от шампанского, а от злости, потому что она, Валентина, сама читала в «Метрополитен»… «Ах, ты читаешь „Метрополитен“?» — «…что изжога бывает у людей желчных и ядовитых». — «Про это пишут в „Метрополитен“? Да что ты врешь-то?! Тебе зарплаты не хватит „Метрополитен“ купить!»

Ну, и так далее, по накатанной схеме. Битье посуды, вопли Жоры: «Всех рассчитаю! Так орете, что в зале слышно! А-а, шени деда…» Нинино увещевающее: «Девочки! Успокойтесь, девочки! Я сама все выпью, до дна. Только успокойтесь…»

Она вспоминала об этом сейчас, стоя у мойки, поглядывая исподтишка на хмурые лица товарок… Вот она, загадочная русская душа, будь она неладна! Жизнь такая трудная, невыносимая, тяжкая жизнь, у каждой из этих женщин — уж это-то Нина знала доподлинно — ворох проблем, нескончаемый список домашних горестей. У Зойки парализована мать, у Валентины мужик погуливает в открытую. Обняться бы, выплакаться друг у друга на плече, выговориться всласть… Нет, надо поругаться в пух и прах из-за чуши собачьей, из-за какой-то там пышнотелой заокеанской доньи, которая…

— Девочки!

Нина вздрогнула от неожиданности. Выпустила мокрую тарелку из рук.

— Девочки, где Витя? — Перепуганная официантка заглянула в посудомоечную. — Там такое!

Витя был ресторанным вышибалой. В посудомоечной он крутился довольно часто. У Вити были виды на рыжую Зойку, но та его гоняла пока. Цену себе набивала.

— Там такое! — Официантка задохнулась от возбуждения. — Сейчас все друг друга поубивают! Где Витя-то?

Унеслась. Зойка решительно сняла с себя фартук и выскочила из посудомоечной.

— Куда, дура? — крикнула Валентина ей вслед.

Глядишь, и помирятся наконец… Нина закрутила кран. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Ой, девочки! — Зоя появилась на пороге. Глаза ее блестели ликующе, лоб и правое плечо были усеяны ярко-красными пятнами. — Девочки, там такая драка!

Она снова выскочила. Теперь и Нина ринулась за ней следом, крича на бегу:

— Зоя, стой! Ты в крови вся! Опомнись!

— Это не кровь! — И Зоя схватила Нину за руку, увлекая ее за собой в ресторанный зальчик. — Это кетчуп! Он в него кетчупом запустил, а в меня брызги полетели.

В зале творилось несусветное. Тот самый «новый русский», которого Жора прозорливо не пускал в заведение, только что перевернул стол и наступал теперь на худощавого брюнета. Брюнет пятился к дверям, натыкаясь на столы и стулья. Брюнет был бледен, взлохмачен и все время поправлял указательным пальцем съезжавшие на нос очки в стильной оправе.

«Новый русский» — он был уже --">