Сергей Николаевич Огольцов - … а, так вот и текём тут себе, да …

великий и мудрый Абу-Лала, а она всё течёт себе как и текла…

Горные реки не меняют русла, разве что только названия. Охотники каменного века её наверняка иначе звали. Всё течёт, всё изменяется, даже наименования…

А, с учётом текучести забредающих на её берега кадров, ещё вопрос кто круче изменяется.

И я у неё не первый тут, на берегу, и не последний…

Но что оно такое – этот я?

Такая же струя, лишь обезвожено расплющенная о данный миг.

Распят на джойсовой дыре, через которую будущее валом валит в прошлое.

Эстафетный трубопровод от сопливого несмышлёныша к бессильно гневливому старикашке, между которыми общего – всего лишь слово «я».

Ну, и, конечно, в промежутке – я, застигнутый текущим мигом на берегу Варанды.

O, water! We be of one blood – thou and me!..

Ну, и что это вот только что было? Выпендрёж начитанным багажом? Сильно умный, да?

Так сегодня английским лишь ленивый не осилит шпрехать.

Вот и не вымахуйся тут дежурными цитатами – они абсолютно пóфиг времени, застывшему вокруг этой палатки, а сумеркам по ту сторону нейлонотканной стенки ещё ползти и ползти до густой темени ночи.

Так что занялся бы, лучше, делом – всё равно ведь сна ни в одном глазу – возьми-ка да сложи письмо обещанное дочери. Обещал же…

И, пожалуйста, поменьше пустых растеканий мыслию по древу…

Здравствуй, Лиляна.

( … куда милозвучнее, чем Варанда, а?..

…лучше – заткнись и дело делай …)

Вот и пишу обещанное тебе при нашей встрече письмо.

Зачем? Объяснить – оправдаться?

Объяснить можно что угодно – переделать нельзя.

Но слово дадено, надо исполнять.

Как ни кололо меня твоё «выканье», как ни отхлёстывало величанье по отчеству, я всё терпел и понимал, что невозможно сразу назвать «папой» незнакомца, отысканного в недрах интернета, совсем не похожего на ухаря с фотографии в мамином альбоме.

Непонятный морщинистый мужик с бородой…

Разве о таком папе ты мечтала с самого детства?

Так что и наше прощальное объятие на вокзале стерпела (женщине под тридцать не слишком-то и сложно), но и – только.

Лёд трещины не дал, сады не расцвели и не наполнились весёлыми трелями дроздов, синиц и прочих птичиц под ликующие фанфары хэппи-энда.

А вот мне, как всегда, везёт, ведь тебя в моей жизни куда больше было, чем меня в твоей.

Помню, как ты пнула меня в нос пяткой, проворачиваясь в животе своей матери.

Или, как в плотном стерильном коконе я нёс тебя из роддома.

А в ясельном хороводе вокруг новогодней ёлки ты была самой красивой, в гладкой стрижке пепельных волос, в чёрном жилетике, красных колготках и в маленьких чёрных валеночках.

И помню, что, приезжая на выходные, я водил тебя в безлюдный детсад, кататься на железных качелях и они вскрикивали ржавым надрывающим душу стоном над опавшими листьями игровой площадки.

Потому что я был уик-эндный папа.

Пахал на стройках в соседней области, чтобы получить квартиру от СМП‑615 и зажить своим домком, своим ладком.

А в один из приездов, лёжа в узкой, как коридор, спальне, которую тёща и тесть выделили нашей молодой семье в своей 3-х комнатной квартире, выслушал я рассказ моей любимой молодой жены, как на неделе кто-то из знакомых позвал её кататься на его «волге» и увёз далеко за город, аж в Заячьи Сосны. Откупорил бутылку шампанского под негромкую музычку радио в приборной доске, а она отпила и грустно сказала: «Отвези меня обратно, пожалуйста.»

И он безропотно завёл мотор.

Жена закончила шепотливую повесть о супружеской верности, а я лежал навзничь, придавленный стенами спальни, где в дальнем углу посапывала ты в зарешечённой кроватке, и сердце у меня настолько стиснулось, что обернулось камнем, и я порадовался темноте вокруг, когда холодная слезинка вдруг выкатилась из уголка глаза и молча сползла по виску, и затерялась среди корней волос.

Последняя слеза в моей жизни.

Позднее, намеченным ею путём пролегли морщины, но слёз уже не было никогда, ни в одном глазу, ни в каком направлении. Кроме тех, что выжимаются ветрами, но такие не в счёт.

( … об чём кручинишься, болезный?

Развалились надежды и, рухнув, расплющили бедолагу на наковальне окаменелого сердца?

Простые истины неоспоримы, неизбежны.

Трудовые подвиги и «пахота» на стройке, даже с обморожениями кожного покрова, не снимут неизбежности неотменимого следующего раза, не предотвратят, и она уже не скажет «не надо», а начнёт

--">