Шерри Семан - Любовница коменданта

class="book">Все мы, будущие офицеры, дружно закивали.

— Ради достижения великой цели мы не пощадим собственной жизни, — продолжал человек на трибуне. — И уж тем более не пощадим чужой жизни.

О, нас не страшили никакие жертвы. Мы аплодировали до тех пор, пока оратор не поднял руку, требуя тишины:

— Вы поклялись честно исполнить свой воинский долг, но я уверен, что вы способны на большее. Я уверен, что вы спасете нашу страну. Нашу родину. Наше отечество.

Толпа взревела в едином патриотическом порыве. Сжимая одной рукой рукоятку пистолета, я вскинул другую в приветствии. Тому, кто не был там, трудно понять наше тогдашнее состояние. Высокая трибуна. Оратор. Его простертые к небу руки. Сполохи пламени. Черное сукно наших мундиров. Дух энтузиазма. Ослепительный свет факелов. И дружный хор голосов, повторяющих, словно молитву, одни и те же слова.

— Meine Ehre heisst treue, — произнес я. — Моя честь — моя верность.

Яркий свет резал глаза. Моя рука, привычно сжимавшая пистолет, дрожала. Я потянул на себя затвор, взвел курок и стал медленно поднимать руку вверх, но она тотчас же безвольно опустилась. Я отхлебнул еще виски и поставил стакан на раковину. Зажмурившись и стиснув зубы, я снова вскинул пистолет и приставит дуло к холодному виску.

— Ну же, — сказал я, — давай!

Открыв глаза, я увидел в зеркале свое отражение: дуло пистолета, приставленное к правому виску, взлохмаченные волосы, затравленный, как у заключенного, взгляд. Я почувствовал приступ дурноты. Склонившись над раковиной, я сжал свободной рукой ее край, пока дурнота не прошла. Казалось бы, что может быть проще: поднести пистолет к виску и спустить курок. Я столько раз стрелял из пистолета, что, разбуди меня среди ночи, не замешкался бы ни на минуту. Я ополоснул лицо холодной водой. Выпрямился и, затаив дыхание, изо всех сил прижал дуло к виску. Ну, нажимай! Сильнее. Еще сильнее. Стальное дуло у виска. Висок под стальным дулом. Жми. Жми сильнее. Пока висок не заноет от боли. Нет, мне не было страшно: у меня попросту не хватило духа.

— Папа, у меня болит голова, — сказала Ильзе.

Она со страдальческим видом сидела за столом, положив подбородок на руки.

— Это от газа, — добавила она.

— От газа? — удивился я, звякнув ножом о тарелку. — Я не чувствую запаха газа.

— Надо проверить плиту, — сразу насторожилась Марта.

Она поставила на стол свою тарелку, вытерла руки о фартук и, подойдя к плите, принялась осматривать и нюхать горелки.

— Кажется, маленькая горелка вышла из строя, — заключила она.

— Я говорю совсем не про этот газ, — продолжала Ильзе.

— А про какой? — спросил я, положив вилку и вытирая рот салфеткой.

— Про еврейский, — сказала Ильзе, уронив голову на руку.

— Еврейский? — удивилась Марта и быстро взглянула на дочь. — О чем ты говоришь, Ильзе?

— Это еврейский газ, еврейский газ. Газ, которым убивают евреев.

— Макс! — воскликнула Марта, переводя взгляд на меня.

— Тот газ не пахнет, Ильзе, — поспешил успокоить ее я.

— Пахнет!

— Нет, не пахнет.

— У меня от него болит голова.

— Если бы ты вдохнула хоть немного того газа, тебя бы уже не было в живых.

Я отломил кусочек черного хлеба. Ильзе оттолкнула от себя тарелку. На другом конце стола Ганс сбросил ложку с подставки, прилаженной к его высокому стульчику. Он принялся стучать ножками и свесился со стула, пытаясь достать ложку. Я положил себе на тарелку картофеля.

— Пахнет газом, — продолжала капризничать Ильзе. — Меня тошнит от него.

— Не болтай глупости. Я же сказал: если бы ты понюхала тот газ, ты бы умерла.

— Макс, прошу тебя.

Ганс завизжал и стал колотить ножками о подставку. Марта села за стол, а я отрезал себе еще один кусок мяса. Теперь Ганс колотил ногами по столу. Марта подняла с пола брошенную им ложку.

— Ешь, Ильзе, — сказал я. — Никакого запаха нет и в помине.

— Ну и пусть. У меня все равно болит от него голова.

Марта не любила, когда я за столом начинал обсуждать служебные дела. Даже в отсутствие детей. Даже когда у нас бывал Дитер. Мне кажется, женщины

--">