Олег Кудрин - Выбор сердца

Антон состроил недоуменную мордаху, закрыл дверь и плюхнулся в кресло:

— Маман, ну чего ты? Я тороплюсь.

— Сынок, суд закончился, время идет. А тут… Неужели ты не видишь, какая неприятная ситуация складывается?

Антон удивился еще больше. Что неприятного могла найти мама в окружающей жизни? Все замечательно. Отец окончательно утвердил его своим заместителем, со Светой, вроде бы, отношения наладились, да и вообще…

— Антоша — Антоша, — вздохнула Тамара. — Неужели ты не понимаешь, что после триумфального освобождения Максима отец опять возьмет его на работу?

— Ну-у-у, — важно протянул Антон. — Это мы еще посмотрим. Я лично, как заместитель генерального директора, буду против!

— И что это тебе даст? Отец только разозлится на тебя.

Антон озадачился впервые за весь разговор:

— Подожди-подожди… но он же не может не прислушаться к мнению своего зама. И сына…

— Да будь ты хоть трижды сыном и дважды замом, он поступит по-своему. И ты это прекрасно знаешь.

— М-да. И что же мне делать? Просто терпеть?

— Нет, сынок, не надо терпеть. Нужно его опередить.

— В смысле?

Тамара обстоятельно, как учительница, начала пояснять:

— Антон, если возвращение Максима неизбежно, то ты должен проявить инициативу и, как зам генерального, пригласить Максима на работу прежде, чем это сделает отец.

— Я все равно не понимаю! Зачем мне это надо?!

— А затем, что в будущем это дает тебе большие преимущества.

— Какие преимущества?

— Во-первых, ты повысишь свою значимость в глазах Максима. Во-вторых, что важнее, пусть Максим помнит, что ты дал ему работу. Ты… а не Астахов!

Антон задумался. Что ж, действительно, как ни крути сложившуюся ситуацию, а мама права, получается, со всех сторон права. А он, Антон, что-то слишком расслабился — в мире бизнеса это непозволительно. Сожрут. Или, в лучшем случае, подомнут. А потом все равно сожрут!

— Слушай, мама, отличная мысль. Правда, отличная. Спасибо. Ты у меня просто гений.

Тамара довольно улыбнулась — наконец-то удалось достучаться до сына.

* * *

Прежде всего Максим улегся на свой матрас и как следует выспался. Палыч после этого еще подшучивал: “Эх, Максимка, что ж ты, в тюрьме выспаться не мог? Сколько ж у тебя там свободного времени было!”

Максим подумал, а потом грустно ответил: “Нет, Палыч, не мог, совсем не мог, потому что время в тюрьме СВОБОДНЫМ не бывает…” И такая боль была в его глазах, что старик перестал шутить, понял: весь срок, запрошенный прокурором, Максим мысленно уже отсидел, когда стоял на своем: “ничего не знаю, ничего не делал, ничего не видел…”.

Потом опять пошли всегдашние ремонты ветхого гостиничного оборудования, и Максим остался один. Точнее, не один, а наедине с портретом Кармелиты. Видели бы эту картину все, кто говорил о полнейшей и неизлечимой бездарности Светы! Было в этой работе не только портретное сходство, а нечто гораздо более важное: будто заглянула художница в самую душу Кармелиты.

Максим смотрел на ее лицо и чувствовал, как сами собой наполняются соленой жидкостью глаза. Чтоб не расплакаться (не по-мужски!), он кусал губы, потряхивал головой. И в конце концов подавлял намечавшийся поток слез. Но от этого только хуже становилось. Невыплаканное горе тяжелым осадком заполняло сердце, и Максиму снова хотелось спать. А в сон в последнее время ои уходил с радостью.

Просыпался же, когда возвращался Палыч. Старик очень расстраивался из-за того, что неосторожностью своей тревожил друга. Ведь входил вроде бы так тихонько-тихонько. А на ж тебе — разбудил человека. “Не грусти, Палыч, — успокаивал его Максим. — Это не ты такой неловкий, это я в тюрьме таким чутким стал. Я там от любого шороха или шевеления просыпался”.

Иногда Палыч, как и все в городе, с восторгом вспоминал суд, особенно последнюю речь Форса: