Мария Николаевна Высоцкая (Весна) - Законы безумия

пришел в себя.

Удары приходились по всему телу, кроме лица. Когда они закончили, все, что я мог, это отшатнуться от стены и упасть на пол, свернувшись в клубок. Сил не было. Тело болело, из глаз текли соленые слезы, и так хотелось домой. К маме, отцу… Но их больше нет. Их никогда больше не будет. Бабушка говорит, что они уехали в далекую командировку, но я знаю, что они умерли. Я слышал разговоры соседей по лестничной клетке, слышал, как они жалели меня, потому что в пять лет я остался практически сиротой. Слышал, и от этого становилось еще больнее.

Тогда я еще не знал, что мне придется испытать и пережить в этом месте, не знал, как жестоки бывают обделенные вниманием дети, не знал и то, насколько скоро мне предстоит узнавать это изо дня в день, медленно превращаясь в куклу для битья.

Прошло больше месяца, за окном был совершенно незнакомый город. Все было серым. Тело ноет от очередной потасовки, я сижу в углу первого этажа, под лестницей. Это место я облюбовал сразу, после той первой драки. Единственное желание в тот момент – скрыться от чужих глаз. Поджав ноги под себя, вспоминаю, как мы с отцом ходили на рыбалку, катались на роликах, как кормили с мамой птиц в парке недалеко от дома, зимой ездили кататься на ватрушках. Когда я вырос, то часто задавался вопросом, как я мог все это помнить, помнить те моменты, когда мне было три, четыре года, ведь большинство помнит лишь мимолетные картинки, а я четко видел целые фильмы прошлой жизни. Помнил лица родителей, мамин смех, папин серьезный, но в то же время насмешливый взгляд, когда я впервые пытался надеть червяка на крючок, помнил все до малейшей детали. Но за всеми этими мыслями всегда приходила одна и та же концовка, мое сознание каждый раз изощренно воспроизводило утро в день гибели родителей. В голове вновь раздавался горький бабушкин плач, разговоры соседей, черные закрытые гробы. Мои родители попали в аварию. На трассе в беспроглядный ливень в их маленькую тойоту влетела огромная груженая фура, это я, конечно, узнал позже, как и то, что от них остались лишь разорванные на куски части. Хоронить, по сути, было нечего, изуродованные тела положили в закрытые гробы, пряча глубоко под землю. По спине побежали мурашки, плечи невольно сжались.

– Вот ты где! – зло вскрикнула Инна Геннадьевна, воспитатель. – Нашкодил и смылся. Ты зачем Егорова побил, а?

– Он первый начал!

– Первый, – она орет, а я даже не реагирую, – у него синяк на все лицо. Паскудник! Привезли проблему на мою голову. Быстро пошли к директору. Пусть она с тобой разбирается! – она бесцеремонно вытаскивает меня из-под лестницы за ухо.

Полная и отвратительно манерная женщина гордо вышагивает по коридору, иногда оборачивается, чтобы побуравить меня своим яростным взглядом, словно желая показать, какой я никчемный. Дойдя до кабинета директрисы, она ухмыляется и толкает вперед.

– Иди, иди!

Заглянув в кабинет, я вижу огромный письменный стол, за этим самым столом сидит худая женщина с черными как уголь волосами. Из кабинета тянет сигаретным дымом. Завидев меня, она нехотя тушит окурок, поднимаясь с кресла и распахивая окно. Деревянные рамы скрипят от такого напора.

– Стучать надо! – недовольно. – Шелест, – ее цепкие, серые, как лед, глаза впиваются в мое лицо, губы недовольно сжимаются, – зачем Егорова побил, гаденыш?

– Он первый начал, он у меня…

Фурия несется ко мне со скоростью света и хватает за ворот зеленой рубашки в мелкую белую клеточку.

– Значит, так, я ябед терпеть не могу. Попался, отвечай! Мне тут проблемы с тобой не нужны, – отпускает воротник. – Еще раз повторится, будем говорить по-другому. Ясно тебе? – киваю. – Молодец, а теперь пошел вон отсюда, – мегера толкает в спину по направлению к двери.

Вылетев из кабинета, я спотыкаюсь и падаю возле порога на колени. Утерев слезы рукавом, встаю – отряхиваю штаны.

– Пойдем, – слышится откуда-то сбоку. Обернувшись на голос, невысокую темноволосую девчонку, она стоит неподалеку, теребя пальчиками толстенную косу, – не бойся. Я Таня, – Таня растягивает губы в миленькой улыбке, – вот, – отдает мне зайца, отобранного еще в первый день моего приезда сюда.

– Спасибо.

– Это Сережке спасибо, он Егорова и всю его шайку отлупил, но они будут молчать, – робко смотрит на дверь директрисы. – Как тебя зовут?

– Богдан. Богдан Шелест.

– А я Таня, Таня Мелкова, – из-за лестницы к нам подходит худощавый и длинный мальчик, – а это Сережка, мой --">