(ste-darina) - Та единственная (СИ)

вздрогнул: слишком непривычно было слышать в её смехе мягкие ноты.

— Пойду умоюсь, — бросила она.

Тихонов лёг на спину и принялся глядеть в днище багажной полки. Здесь, наверху, было тесно и душно; кондиционер, жужжа, уже начинал работать, и вскоре — он знал это — станет так зябко, что придётся достать одеяло, чтобы уснуть. Хотя… Уснуть сегодня ему точно не грозило. Измученный внезапным приказом, резкими сборами, утомлённый долгим рейсом и вынужденным ожиданием в поезде… Да к тому же — так близко к ней… Нет. Уснуть он не сможет, это определённо.

Иван свесился с полки, чтобы взглянуть в окно. Лампы-ночники приглушили, и теперь, в редких вспышках фонарей вдоль рельс, снаружи проступали то стволы, то товарные вагоны, то платформы чужих городов.

В голове, наслаиваясь на киноленту дороги, роились картинки прошлого. В ушах всё звучал голос Рогозиной; не верилось, отчаянно, до звона в ушах не верилось в то будущее, в которое нёс их поезд. Уже через неделю. С ума сойти…

— С ума сойти, Тихонов, — пробормотал он, вытаскивая из рюкзака плеер. Долго лежал, слушая шум поезда сквозь пустые наушники, прокручивая мысли и треки, думая, гадая, мечтая… Что, если бы сложилось так, что… она ехала бы к нему. К Ивану…

Тихонов зажмурился, сжал кулаки и глухо выругался. Соседка с боковушки сонно приподняла голову. Он схватил плеер и, почти не глядя, выбрал то единственное, что перманентно отвечало его настроению с тех пор, как он познакомился с Рогозиной.

Большие города. Пустые поезда. Ни берега, ни дна. Всё начинай сначала.

Что он будет делать, когда они уедут в Штаты? Он никогда там не был, но Америка всегда представлялась ему холодной, непонятной, чужой. И она, его Галина Николаевна, несгибаемая, восхитительная, единственная — будет там. А он… Он останется здесь, в России, в ФЭС. Одиночка.

Неделя до регистрации, три месяца в Москве после — конечно, всё это отдаляло пропасть. Но она уже дышала на него полузабытой обморочной пустотой, чернотой, такой же, что стояла в ночном вагоне, прорезанная, как вспышками воспоминаний, ослепительными дорожными огнями…

— Иван? Вань?

Он даже не заметил, как Галина Николаевна вернулась. В ушах долбило:

На линии огня пустые города, в которых никогда ты раньше не бывала.

— Ваня!

— А?

Он сорвал наушники и чуть не скатился с полки.

— Ванька… Я хотела сказать — спи завтра. Я сама всё сделаю с командировочными. Поспи… Выспись…

Её лицо белело в темноте, в зелёных отблесках вагонного табло угадывались распущенные по плечам волосы. Она убрала косметичку в сетку, прошептала:

— Достать тебе одеяло?

— Нет, — так же тихо ответил он, вглядываясь в её лицо.

— Ну ладно. Спи…

Галина Николаевна подоткнула его пустой пододеяльник, легонько похлопала по руке и скрылась в темноте внизу.

— Неужели вам совсем не страшно? — едва шевеля губами, произнёс он.

Полковник не услышала.

Плеер слабо светился, но дотянуться, выключить, убрать, выбравшись из этого кокона, не было сил. Иван лежал в темноте, а в ушах, на крещендо, всё ещё звучало:

Полковнику никто не пишет. Полковника никто не ждёт.

— Я. Я всегда буду ждать вас, Галина Николаевна, — рывком поворачиваясь на живот и чувствуя, как внутри поднимается горячая, беспощадная волна потери, в подушку прошептал он.

========== Клеймо ==========

Серое, отороченное туманом утро развеяло откровения ночи. Когда Тихонов вынырнул из череды кошмаров, Рогозина, слегка помятая, в просторной футболке и джинсах, уже раскладывала по кружкам кофе и сухие сливки.

— Доброе утро, — протирая глаза, пробормотал программист. Вагон ощутимо мотало; за окном проносились мелкие озёра, замусоренные и затянутые ряской.

— Доброе, — откликнулась Рогозина. — Как спалось?

— Так себе… — хрипло буркнул он, сползая с полки. — М-м… Лапша… Как давно я не ел дошик…

— А я вот решила вспомнить студенческие годы. Мы с Валей часто ездили на конференции, слёты… Стипендия маленькая, у отца я брать не хотела. Питались бульонными кубиками. И счастьем — что всё ещё впереди…

Рогозина

--">