Елена Григорьевна Макарова - Папарацци

Он не парирует в ответ, вместо этого его пальцы становятся более настойчивыми, и я позорно сдаюсь, призывно выгибаясь.

Андрей улыбается, будто наслаждается желанной победой:

— Оказывается, ты можешь быть послушной.

Я не в силах вступать в полемику или хотя бы поставить его на место.

Снова звон пряжки…

Токи уже бежали под кожей, зудя на кончиках пальцев…

Я впиваюсь ногтями в спину Андрея, царапаясь. От боли он что-то хрипит, но не сбивается с ритма.

Никакой романтики, никакой долгой и нежной прелюдии. Это было похоже на забег в погоне за долгожданной разрядкой после нескольких недель подавления собственных чувств и желаний: учащенное дыхание, невероятное напряжение, влажное от пота тело. Мы не занимаемся любовью, только секс. Страстный, яркий, но всё же секс.

Или я себя обманываю…

Скоро напряжение достигает пика, и отдаюсь всепоглощающему удовольствию. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. Запретного, неправильного, но такого восхитительного.

Не хочу верить, что причиной всему этому Соболев. Ненавистный, невыносимый Андрей Соболев.

— Ненавижу тебя, — шепчу, как признание в любви, едва справляясь со сбившимся дыханием.

— И я тебя, детка, — нежно целует в плечо, — всем сердцем.

1. Андрей

— Пасуй, Санек! — прокричал я с другого края поля.

Мальчишка из всех своих детских силенок ударил по мячу, едва не путаясь в собственных ногах. Он завалился, звонко хохоча, а потом и вовсе взял футбольный мяч в руки и унося прочь, видимо, намереваясь играть со мной в догонялки.

— Дядя Андрей, давай еще! — увязался за мной малец, когда я собрался покинуть маленькое импровизированное поле на лужайке перед домом, чтобы расположиться за столом под зеленным навесом, где Рита уже успела подготовить все для домашнего пикника.

— Саша, — пожурила она сына, — дядя Андрей проголодался и устал, ему надо передохнуть.

— А я совсем не устал! — возмутился юный футболист, и обижено надулся, но скоро его вниманием завладел отец, который медленно шагал по мощенной камнем дорожке, с обеих сторон усаженной цветами. Наша с Костей мать и здесь «пропагандировала» свое маленькое хобби — садоводство, засадив цветочными клумбами и кустами весь участок вокруг дома.

Костя склонился над крохотным сыном и заговорил вполголоса:

— Сынок, а где та машина, что подарил тебе дед на день рождения? — Сашка зыркнул на меня, будто спрашивая, видел ли я ее или нет. Я отрицательно покачал головой — Иди-ка, найди ее, — подначивал его отец, — покажешь дяде Андрею. Он же еще не видел твоей крутой тачки? — Парнишка тут же загорелся этой идеей и сорвался с места, в два счета преодолел лужайку и скрылся за дверьми дома.

— Да ты, *** твою мать, манипулятор! — невозможно было не восхититься, как умело Костя спровадил ребенка.

— Андрей, — Рита укоризненно посмотрела на меня.

— Да помню я правила, — уселся за стол, глазами поедая аппетитные блюда, — не материться в присутствии ребенка, — повторил «священное» правило Риты. — Но мальца-то сейчас здесь нет, — отметил сей факт. Надо сказать, что материнство сделало из Риты редкостную зануду: то нельзя, это вредно…

— Это называется «тихие игры», — поправил меня Костя, оправдывая свою «хитрость» с сыном. Он степенно уселся на соседний стул, аккурат во главе стола, невольно подчеркивая свое положение в семье.

И когда мой бестолковый брат, который раньше только и мог, что бренчать на гитаре, так поумнел?

Ведя разгульный образ жизни, он все больше вяз в привлекательной, на первый взгляд, звездной жизни. Я тоже не отказывал себе в таких удовольствия, как наркота и выпивка, но всё всегда держал под контролем. Косте же был бесконтрольным, просто неуправляемым. В глубине души я побаивался, что он плохо кончит. Эти творческие натуры…Черт знает, что творится в их талантливых башках! Но потом появилась Рита.

Кто бы мог подумать, что быть отцом Костино призвание. Если несколько лет назад мне сказали, что мой непутевый младший брат остепенится, его музыкальная карьера отойдет на второй план, и он будет кайфовать от роли отца и мужа, я бы не поверил. Нет, рассмеялся бы в голос.

— Скоро детей будет двое, — продолжала брюзжать старушка Рита, — и я не хочу, чтобы они перенимали грязные словечки от своего любимого дядюшки.