Стася Андриевская - Верность.

закрывала глаза, потакала ему, как маленькому мальчику, который играет в великого артиста. Иногда это раздражало, но чаще — давало мне своеобразную власть над ним. И это было важно. Как компенсация моей собственной зависимости от него. Я ведь, если честно, тоже была маленькой девочкой, которая играла в принцессу, покорившую сердце самого прекрасного и вожделенного в округе принца.

Олег встал с кровати, как был голый прошёлся по комнате, собирая шмотки. Поднял, кинул мне лифчик, и сам тут же запрыгал на одной ноге, натягивая трусы. А я просто смотрела на него, и в который раз отмечала про себя, что ничего ведь особенного. Даже больше того — НЕ ТО.

Мой внутренний индикатор красоты мужского тела молчал — я не хотела бы нарисовать Олега обнажённым. Нечего. Не вдохновлял. Отсутствие физической нагрузки сказывалось сглаженными линиями мышц и слегка сутуловатой осанкой. Нет, природа его не обидела, дала и хороший плечистый скелет, и красивые жилистые руки, и очень даже симпатичное лицо с совершенно необыкновенными голубыми газами, но... Не то.

Впрочем, я была с ним не за это. И все те фрау — коренные и не очень, которые работали обслугой или просто приходили по вечерам в ресторан русской кухни «Маруся», что находился четырьмя этажами ниже съёмной квартиры Олега, стреляли в него глазками и вожделели его внимания — все они тоже делали это не за то, что он был бруталом. Хотя, в каком-то смысле, он, конечно, был альфой. Но его сила заключалась не в мышцах, а в харизме, а это, пожалуй, даже помощнее брутальности, особенно в обществе, где не принято оценивать потенциал человека с точки зрения половой принадлежности и физических данных.

А ещё — он был русский, и это придавало ему какого-то особого шарма, причём не только в глазах немок, но и в воображении стосковавшихся по Родине бывших русских баб, которых в Гамбурге оказалось неожиданно много.

В комнате было довольно прохладно — на дворе конец декабря, а балкон, по неизменной привычке Олега, приоткрыт. Я зарылась в одеяло и, полусидя, откинулась на мягкое изголовье кровати. Олег, в одних только наспех натянутых джинсах и с зажатым под мышкой джемпером, стоял посреди комнаты и что-то активно писал в телефоне.

Да, не то. Без гитары или клавиш – никакой. И всё-таки мой. Подсаженный на меня, как на особый наркотик. Впрочем, оба мы с ним подсаженные. Взаимно.

— Кстати, чуть не забыл — я завтра лечу домой, — не отрывая взгляд от телефона, обронил он, и по моей расслабленной задумчивости тут же мазнуло раздражением:

— Но ты же вот, только, две недели назад был?

— Надо. Мать скучает.

— Ну и что ты там будешь делать? Сидеть, держать её за ручку?

— Это моя мать, вообще-то! — всё так же набирая текст, довольно резко ответил он. — Если будет нужно, то и за ручку. А вообще, просто надо помочь кое-что по хозяйству.

Мне стало неловко.

— Да нет, ну я... Если надо, то конечно... — Но вообще сбесило. Причём, я даже не осознавала, что именно. — Я просто не понимаю, а сестра? Она зачем тогда? Не может помочь или хотя бы нанять кого-то, кто может? Сам же говорил, что все эти поездки — бесполезная трата денег на дорогу и что выгоднее и проще их переводами отправлять?

— У Лики пузо уже на нос лезет, и мелкий вечно болеет, ей не до хозяйства сейчас.

— Угу. А тебе рваться на части — самое то. Замуж её тогда выдай! А то сидит у тебя на шее, вечно беременная, и всё. Даже элементарных вопросов решить не может!

— Мил, да я на неделю всего, — Олег натянул джемпер и, достав из кармана джинсов сигареты, закурил прямо в комнате. — Так что не истери, детка. Лучше удели время мужу, а то мне иногда кажется, что ему после меня ничего не перепадает. Даже совесть мучает. — Подмигнул и с довольной ухмылочкой скрывшись за парусящей от сквознячка шторы, плотно прикрыл за собой балконную дверь.

Я запрокинула голову и зажмурилась. Козёл. Есенин недоделанный, блин.

Два года. Тайные встречи у него на квартире, песни под гитару. Романтика — через край! Таких красивых, страстных слов, какие нашёптывал мне Олег, не говорил больше никто и никогда, тем более Николос. И я с готовностью, прекрасно понимая, что всё услышанное можно поделить надвое, а то и натрое, развешивала уши. Мне просто отчаянно не хватало этого трёпа, я без него увядала, переставала чувствовать себя женщиной — желанной и всё ещё не такой уж и подержанной, несмотря на маячивший в будущем году тридцатипятилетний --">