Светлана Демидова - Белая Дама Треф

окрасили их в платиновый цвет, четвертые сделали макияж. Те, которые измеряли ее портновскими метрами, куда-то исчезли и через некоторое время вернулись с горой всяческих пакетов. Покопавшись в них, Вербицкий выдал бывшей жене строгий костюм серо-жемчужного цвета, а к нему фантазийного направления светло-голубую блузку и скромные серые туфли-лодочки без всяких украшений.

Галина Романовна без лишних слов облачилась в предложенный туалет и подошла к зеркалу. Она не ожидала увидеть то, что увидела. Из зеркала на нее смотрела немолодая, но красивая и ухоженная женщина. Крупный необычной формы воротник блузки настолько точно повторял цвет ее глаз и усиливал их глубину, что женщина чуть не расплакалась. Взяв себя в руки, она повернулась к Александру и сказала:

– И что? Чувствуешь себя Пигмалионом? Или мистером Хиггинсом?

Поскольку Вербицкий промолчал, потрясенно рассматривая любимую женщину, Галина Романовна вынуждена была продолжить:

– А я, Сашенька, внутри так и осталась… даже не цветочницей… нет… куда уж мне! Всего лишь жалкой Галькой Харей… Понимаешь?! – И она почти крикнула: – Всеми презираемой Харей!!! Или… как это они теперь придумали… Белой Дамой Треф… какой ужас…

– Дурочка!! – Вербицкий рванулся к ней, обнял за плечи, прижал к себе и повторил тихо и нежно: – Дурочка… Ты самая красивая женщина из тех, с кем мне доводилось в жизни встречаться… И, заметь, я говорил тебе это еще тогда, когда мы учились в выпускном классе… Я… я всегда любил тебя, Галя… А не приезжал и никогда не искал тебя только потому, что был уверен… ты нашла свое счастье… Ты не могла остаться не замеченной другими мужиками… Не один же я такой глазастый…

– А я вот осталась, осталась… Осталась!!! – Последнее слово она опять уже истерично кричала, глядя в его глаза.

Александр Ильич молча смотрел на нее, продолжая удивляться тому, как хороша эта женщина даже в своем уже давно почтенном возрасте. А лицо Галины под его восхищенным взглядом вдруг сморщилось, и из глаз потекли слезы. Вербицкий прижал ее голову к своей груди, и на его бежевой рубашке начали расплываться разноцветные пятна потекшего макияжа. Ему было все равно. Он прижимал и прижимал поникшую женщину к себе, понимая, что больше никогда от себя не отпустит. Она его жена! Была и есть! Она до сих пор записана в его самом главном документе, потому что при обмене паспортов он не пожелал убирать из него штамп о регистрации брака! Он будто знал, что они еще встретятся. Они не могли не встретиться, потому что прописаны друг у друга в судьбах.

Она еще плакала, а он уже осторожно коснулся губами ее виска, потом мокрых соленых щек. Когда он нашел ее губы, она, изумленная и растерянная, не могла даже плакать. Галина Романовна слегка отстранилась и прерывающимся голосом спросила:

– Чего ты хочешь от меня, Саша?

– Хочу любить тебя, Галочка… – прошептал он ей в ответ в самое ухо.

– Но… это невозможно…

– Почему?

– Мы уже… стары… Саша…

– Брось! Ты только посмотри на себя в зеркало! – И он развернул ее к чуть помутневшему от времени родительскому трюмо. – Да ты дашь фору тридцатилетним красоткам!

Галина Романовна смотреться в зеркало не могла. На ее лице опять было месиво из размазанной косметики. Коротко остриженные волосы встали смешным ежиком. Она отворачивалась как могла, тогда Вербицкий опять нашел ее губы, и потрясенная происходящим женщина сдалась: обвила шею своего мужа руками и на шестьдесят втором году жизни наконец почувствовала всю боль и сладость настоящего поцелуя.

А потом была ночь, такая же целомудренная и нежная, как их первая, брачная… Они сидели на диване, обнявшись, и рассказывали, как прожили жизнь отдельно друг от друга. А потом снова наступил день. И эти, кажущиеся нескончаемыми, рассказы продолжались. Постепенно между льющимся потоком слов начали вдруг возникать паузы, которые в конце концов заполнились затяжными поцелуями. А потом пришла еще одна ночь, и Галина Романовна впервые отдалась мужчине с желанием и настоящей страстью.

– Может быть, все и должно было так случиться? – прошептала она в ухо своему самому настоящему мужу.

– Как? – спросил он.

– Так, чтобы мы с тобой стали вдруг счастливы на седьмом десятке! Понимаешь, наши ровесники уже отлюбили свое, им уже ничего не надо… а у нас только начинается…

– Да… – согласился Вербицкий. – В этом что-то такое есть… потрясающее… необычное… чего, честно говоря, и я-то --">