Ирен Дивяк - Скажи Алексу, чтобы не ждал

молодость…

– Шолль?

– Здесь!

Стоим, смотрим прямо перед собой и ждем, пока дойдет до буквы Я.

Наконец звучит последняя фамилия. Перед началом учений присутствующих делят на группы, по команде все расходятся по местам. А стоящий рядом долговязый паренек, на которого Ганс почти не обращал внимания, разворачивается и уходит прочь.

Похоже, никто этого не замечает. Неудивительно, в такой-то суете. А паренек знай себе идет в сторону леса: длинными ногами переступает через низенький заборчик, окружающий спортивную площадку, и исчезает вдали так непринужденно, будто сам командир приказал ему скрыться с глаз долой. Ганс задумывается. Донести на него? Но зачем? Во имя системы? Даже не смешно. Не обращать внимания? Как вариант. Однако любопытство одерживает верх. Минуту назад Ганс был готов пожертвовать велосипедом, чтобы избежать наказания, теперь же безо всякой причины рискует получить наказание куда серьезнее. Он снова озирается по сторонам. Все заняты, никто не обращает на него внимания, даже командир. Глубоко вздохнув, Ганс следует за юношей – перешагивает через забор и направляется к лесу. К свободе.

Вот и долговязый паренек. Сидит в тени дерева, спиной к Гансу. Ушел ровно настолько, чтобы со спортивной площадки его не было видно, и расположился на своей форменной куртке, которую расстелил на лесной подстилке, как одеяло для пикника. Склонился над чем-то, одетый в одну спортивную водолазку, и… читает? Трудно сказать наверняка. Вот чудак. Осторожность выглядит иначе. Наверняка он листает какую-нибудь брошюрку, которые любят раздавать в казармах и которые, по мнению Ганса, не более чем перевод бумаги. М-да, наглости ему не занимать. Это ж надо – пропускать тренировку ради такой ерунды… И все же Ганс подходит ближе. Сухие ветки тихо хрустят под сапогами, однако долговязый паренек, как будто не слыша, продолжает что-то листать. И Ганс, глядя поверх его плеча, наконец видит, что именно – не какую-нибудь жалкую брошюру, а книгу, причем с фотографиями! Люди, изображенные на фотографиях, напрочь лишены одежды, однако одежда им не нужна – они сделаны из камня.

– Роден! – изумленно восклицает Ганс.

Паренек испуганно вздрагивает – видимо, принимает Ганса за командира или кого-нибудь еще, от кого жди неприятностей, – и книга с шелестом выпадает у него из рук. Он вскакивает, пытаясь одновременно надеть куртку, отдать честь и извиниться, – причем делает это с притворной небрежностью, всем своим видом словно говоря: «Дружище, давай не будем раздувать из этого вселенскую трагедию». Ганс, не сдержавшись, издает смешок, и паренек понимает: этот трагедию не раздует.

С тренировочной площадки доносятся крики: «Раз-два-три-поехали!» И паренек тоже смеется, он успел продеть в рукав куртки только одну руку, да и то – неправильную.

– Что ж, вам удалось меня напугать, – говорит он. – Радуйтесь, что я уронил всего лишь книгу, а не бутылку хорошего вина.

Только сейчас Ганс замечает во мху темно-зеленую бутылку.

– Да, ее было бы жаль, – соглашается он, – но и Родена тоже.

– Роден не разобьется, – отвечает паренек. – Меня зовут Александр Шморель. Если хотите, можем выпить на брудершафт, прямо здесь и сейчас. Тогда я буду просто Алексом. Это короче.

– Ганс, – представляется Ганс и протягивает руку, – короче некуда.

– А полностью?

– Шолль.

– Ганс Шолль, – повторяет Алекс и неверяще качает головой: – Короче и правда некуда.

Он наклоняется, берет бутылку и вытаскивает пробку.

Лето 1941 года

Это становится ритуалом. Они приходят на тренировочную площадку – почти всегда с опозданием (Алекс тоже старается проводить в казарме поменьше времени, игнорирует правила и даже ночует дома), бросают велосипеды у кустарника, вбегают в ворота и успевают как раз к перекличке. Порой Алекс опаздывает сильнее обычного, и тогда Гансу приходится кричать «здесь!» дважды подряд: после фамилии Шморель и после идущей следом фамилии Шолль. Ужасно рискованно, конечно, однако каждый раз срабатывает. Как ни странно. В голове не укладывается, что это вообще возможно, что строгую немецкую организацию можно так легко обмануть… Видимо, все уверены, что солдаты и помыслить не могут об обмане. К тому времени как командир доходит до буквы Я, Алекс успевает вернуться, незаметно встает где-нибудь с краю и рьяно вытягивается по стойке смирно, зажав под мышкой портфель, который привычным движением прячет за спину – и прятать --">