Эмили Листфилд - Все, что нам дорого

места.

– Постарайся не слишком забивать им головы, ладно?

Тед рассмеялся.

– Там ведь нет медведей, да, пап? – с беспокойством спросила Эйли.

– И львов, и тигров, и…

– Перестань, Тед. Ты их пугаешь.

– Этих девочек не так-то легко напугать, верно? Ну-ка, ребятишки, ребята, почему бы вам не подождать в машине? Я хочу минутку поговорить с мамой.

Они смотрели на Энн, ожидая утвердительного знака, а Тед тем временем покачивался с пятки на носок и обратно, пока она слегка не кивнула им. Джулия и Эйли направились к двери.

– Подождите, – окликнула Энн. – Разве вы не обнимете свою мамочку?

Они вернулись, чтобы попрощаться, а Тед следил за ними. В конце концов, так и должно быть. Энн слишком долго держала их в объятьях, жадно впитывая их запах. Затем неохотно разжала руки и смотрела, как они уходят. Джулия перед дверью обернулась еще раз, для верности. Энн и Тед дожидались, пока они вышли.

Он придвинулся к ней.

– Ну что? Ты подумала об этом?

– О чем?

Он нетерпеливо нахмурил брови. Та ночь, ее губы, ее рот, вся она сопротивлялась ему всем своим существом, а потом она брала его, как он – ее. Тело не могло скрыть то, что не желал признавать ум: стремление к близости.

– Разве та ночь ничего не значит для тебя?

– Конечно, значит, – она смотрела в сторону. – Только не уверена, что именно.

– Послушай, Энн. Ты знаешь не хуже меня, что весь этот год был ошибкой.

– Может, та ночь была ошибкой.

– Ты же не хочешь сказать, что счастлива сейчас?

– Я и раньше не была счастливой.

– Никогда?

– Очень недолго. – Конец испортил начало, и теперь ей представлялась лишь бесконечная череда ежедневных мелких неурядиц, неизбежных, предсказуемых и неразрешимых. Словно все время раскручивалась какая-то спираль, которая, наконец, выбила почву у них из-под ног. Вязкая трясина обид. – Я не могу вернуться к тому, что было.

– Не обязательно все будет по-старому.

– Да?

– Я могу измениться.

– Что тебе нужно от меня, Тед? Ведь ты сам ушел.

– В жизни не делал ничего глупее. Я хочу все уладить.

– Почему ты думаешь, что стало бы иначе?

– Мы еще любим друг друга.

– Если хочешь знать мое мнение, любовь всего лишь оправдание для всяких гадостей.

Он улыбнулся.

– И для всяких радостей тоже.

Она чуть улыбнулась в ответ, встретив его взгляд, а потом покачала головой. Вот что было новым, вот в чем заключалась разница, в этом, едва заметном жесте несогласия.

– А как же все хорошее? – настаивал он. – Ты думаешь, что когда-нибудь испытаешь то же самое с другим? Ты не сможешь.

– Я знаю, Тед, – спокойно ответила она. – Но я не уверена, что это так уж страшно.

– Черт побери, Энн, что тебе нужно от меня? – Его голос звучал раздраженно. – Я делаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе и девочкам. Что тебе нужно? – Он осекся и понизил голос. – Извини. Я всего лишь прошу, чтобы ты подумала, прежде чем подпишешь документы. Ради девочек.

– Это нечестно.

– Я знаю. – Он подошел так близко, что ее взгляд на мгновение утонул в глубоких морщинах, разбегавшихся из уголков глаз к подбородку. Они были на его лице с двадцати лет как знак жизненного опыта, которого он тогда еще не имел. – Я люблю тебя.

Она неожиданно отшатнулась.

– Иди, девочки ждут. Тед, обещай мне, что будешь осторожен. Хотя они и насмотрелись всего по телевизору, мне кажется, они вряд ли понимают, что ружья – не игрушки.

Он рассмеялся.

– Ты слишком обо всем переживаешь, вот в чем дело. Всегда. Вся добыча будет состоять из стопки фотоснимков. – Он направился к выходу. Взявшись за блестящую круглую медную ручку, он обернулся. – А ты что делаешь в выходные?

– Ничего особенного. Дежурю в больнице.

Он нахохлился. Он боялся ее рассказов о больнице, навязчивого перечисления мелких подробностей, описания формы и глубины ран, постепенного разрушения тела под действием болезни, когда она углублялась в особенности состояния больного, умирающего, пока ей не грозила опасность потонуть в них, и затягивала его с собой.

– Что ж, я хочу, чтобы ты подумала о нас, когда у тебя выпадет передышка. Вот и все. Просто подумай о нас. Ладно?

Она медленно кивнула. Он долго смотрел на нее, дожидаясь этого жеста, и тогда тоже кивнул.

– Хорошо, – сказал он, улыбаясь. – Вот и хорошо.

Он не пытался поцеловать ее на прощание, для этого он был слишком умен.

Опустевшие дома, даже самые опрятные, пахнут по-особенному, забытыми безделушками, пылью, --">