Алина Менькова - И… горю. Рассказы о любви

– Это вы, бабы, все время сплетничаете о парнях! Мы можем говорить, о чем угодно…

– Женоненавистники! – улыбнулась я.

– Да дай почитать уже! – отдернул меня Ваня.

К нашей скамейке подошел Лёшка, в серой оправе очков, с засаленным пучком волос, рюкзаком с фото «КиШ» через плечо и приподнятым настроением. Он держал новую блестящую колоду карт в худой руке. Это пока она худая. Уже через три года Алёша сильно растолстеет.

– О, Квиха! Садись! И ради Бога, отгони это болтливое существо от меня!

Ваня храпит. Из уголка его рта течет розовая слюна.

– Там должно быть хорошо. Ну, на том свете… По рассказам тех, кто вернулся.

– Ты самый жестокий оптимист в мире, – говорит мне Слава…

А потом я замечаю слезу, которая выкатывается из уголка его глаза… я первый раз за все время вижу, как Слава плачет. Но обнять его не могу, он отворачивается. Я только вижу его плечи, они тихонько вздрагивают.

Мы просидели так еще несколько минут, пока голос Вани не разорвал тишину:

– Я домой, спать!

Слава кинулся к нему, но Ваня отмахнулся и сказал, что сам справится. Только вряд ли. Вряд ли он справится. Совсем скоро у него умрет отчим, и они с мамой навсегда уедут из Краснодара… А там, в деревне, Ваня возможно и вовсе потеряет всякий смысл жить…Этого я никогда не узнаю, ведь мы больше не увидимся. И я не найду его в социальных сетях. А вот Cлава женится через пару лет. И я выйду замуж, и Яна…у нас появятся дети… у всех изменится жизнь так, что мы перестанем узнавать в себе тех людей, которые когда-то собирались на «десятке»…и – нам будет казаться, что все, что случилось тогда – вовсе не о нас…

Через несколько дней после похорон я все-таки пришла к порогу 120-ой квартиры. Дверь открыл дядя Игорь – его отец. Он не спрашивал «кто там». Наверно, знал, что это кто-то из соседей, кто не смог прийти в тот день.

– Здравствуйте, я Юлия. Я была в среду…

Я не хотела говорить это горькое слово «похороны», но и не знала, чем его заменить. Тогда я просто сказала «там», «я была в среду там».

– Гм… – он всмотрелся в мое лицо, но вряд ли его вспомнил. Вид у него растрепанный и несчастный. Он опирался на ходунки. Я знала, что его сегодня выписали из больницы, поэтому и пришла. Перенес инфаркт.

– Я бы хотела посмотреть комнату Игоря с вашего разрешения. Пожалуйста. Просто…

Он не дал мне договорить.

– Зачем?

– Хотела взять какую-нибудь его вещь на память, – смущенно прошептала я.

– Я думаю, это ни к чему.

И он закрыл дверь. Он умрет через год. Говорили – от горя. Ведь они жили вдвоем с Игорем. У пожилого человека не было к тому времени ни любимой женщины рядом, ни внуков, которые бы его навещали, ни любимого хобби. Вот и последняя ниточка оборвалась. Тогда мама Игоря приехала и жила с бывшим мужем до последнего его дня. Гуляла с ним, возила на инвалидной коляске в поликлинику. Из чувства долга, думаю.

За окном подъезда грянул гром. Небо разверзлось дождем. Обожаю дождь. Когда он приходит внезапно, или задолго гремит или собирается грузными тучами… Люблю мелкий и проливной. Он сближает. Делает улицы ярче, добавляя в серый пейзаж разноцветные зонты. Сердца делает горячее, заставляя людей бежать в их уютные квартиры. А дети тогда обязательно собираются в подъездах и весело гогочут. Мне нравится, как дождь барабанит по асфальту, образовывая в лужах изумрудные ямки. Нравится, когда вода хлещет по белью, раскачивающемуся на тугих веревках, стучит по алюминиевым тазам… Мне нравится как дождь омывает опавшие абрикосы, виноградные беседки, листья тополей. И тогда в воздухе витает такой фруктовый запах, смешанный с ароматом мокрой коры деревьев, а под ногами обязательно лопаются с неприятным «клац» фиолетовые панцири улиток. По скользкому подиуму забора детского сада обязательно бежит мокрая белка, размахивая огненной кисточкой хвоста.

– Быстрей, быстрей, ребята! Машенька, забери мячик! – подгоняет воспитательница нескольких растерянных малышей из ясельной группы по ту сторону изгороди.

Мечтаю вернуться в дождливые дни тех тринадцати, когда мы с Яной писали бесконечные аудиокассеты и пили