Ульяна Соболева - Падре

Кармен Луна Падре

Серия «LAV. Темный роман»

© Кармен Луна, текст

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Глава I

Я родился в больнице Христа Спасителя у тридцатилетней проститутки Мерседес Лучиано, которая рожала раз в год, и ее дети постоянно умирали при родах, возможно, потому что она пила и курила всякую дрянь в немереных количествах. Я выжил. Каким чудом, не знаю. Наверное, из-за того, что маман Надин, владелица публичного дома, кормила меня козьим молоком. Тогда мать работала на нее и, пожалуй, это были лучшие времена как для нее, так и для меня.

С четырех лет я воровал. В основном в церкви. Мать водила меня на службу и, пока она делала вид, что молится, я обчищал карманы прихожан. Меня этому обучил ее любовник. И не только этому… Мы вместе обворовывали квартиры. Я залезал в форточки, открывал ему двери, и он уносил все, что мог. Потом его или посадили, или пристрелили. Я не помню, а мать никогда не рассказывала. Мне не было до этого дела. Он мне не нравился. Мне не нравился никто из ее ебарей. Мог бы – я бы всем им выпустил кишки.

После дела Мерседес устраивала праздник. Она напивалась с дружками, а я, получив пару тумаков, голодный ложился спать. И я все-таки любил ее. Потому что ребенок не понимает, что такое плохая мать. Для него мать всегда святая и самая лучшая. В нем живет надежда, что однажды будет иначе: она бросит пить, начнет жить как все. Да, я просто любил ее. Надин выгнала Мерседес из борделя, когда мне было семь. Мать беспробудно пила, и клиенты отказывались ее трахать. Да и у кого встанет на скелет с обвисшей грудью и мешками под глазами, да еще и воняющий перегаром и потом. Мать не особо любила мыться и ухаживать за собой. Выгнали ее не только за это… она проворовалась. Обчистила сейф самой Надин и спустила деньги на водку.

Тогда мы и оказались на улице. Какое-то время жили в подворотнях, потом она нашла себе собутыльника, и мы поселились в его каморке на третьем этаже старого дома в самом центре города.

Я ему на хер не был нужен, и меня отправили в семинарию для мальчиков при католическом монастыре. Иногда в моменты просветления мать приходила меня проведать. С горстью печенья или куском черствого хлеба, иногда с конфетой. Она плакала, говорила, что любит меня и скоро заберет домой. Мы оба знали, что это ложь. Но я всегда ждал ее прихода… С тоской смотрел, как все ниже она опускается. Как меняется ее лицо, какой худой и страшной она становится. Видел багровые кровоподтеки на ее шее, лице. Когда-нибудь я найду ее сожителя и оторву ему руки.

Я бы хотел ее спасти. Я мечтал увезти ее куда-нибудь подальше и вылечить. Но прекрасно понимал, что мне, четырнадцатилетнему пацану из приюта, ни хрена не светит. Она надеялась, что я стану священником и замолю ее грехи перед Богом. Я же понимал, что далек от этого, хотя и знал молитвы и псалмы наизусть.

Мать перестала приходить, когда мне было пятнадцать. Я прождал ее полгода, потом сбежал из приюта вместе с Начо, моим другом – низкорослым сицилийцем коренастого телосложения, с тяжелым подбородком и не менее тяжелыми кулаками, и при этом прекрасным оперным голосом, которым он пел псалмы.

Я нашел дом ублюдка, с которым жила Мерседес. Гребаный Педро. Обрюзгший, толстый тюфяк с помятой рожей, жидкими космами серых волос и длинным носом. От него несло перегаром, мочой и жареной селедкой. Меня тошнило от этого запаха. Он встретил меня с мерзкой улыбкой, обнажающей желтые, гнилые зубы.

– Ты кто?

Он явно меня не узнал.

– Сын Мерседес. Альберто.

На пьяном лице появилось подобие просветления.

– А, щенок подрос… Альберто… ты к кому? К своей шлюхе-мамаше? Так она сдохла от цирроза еще три месяца назад.

– Арчи, ты с кем там говоришь? – раздался пьяный женский голос.

Я сломал ему нос и выбил все гнилые зубы, а потом отрубил ему руки… Я еще помнил синяки на лице моей матери. Его сучка визжала как свинья, пока я калечил ее ублюдка. Начо матерился, весь забрызганный их кровью. Мы швырнули руки Педро бродячим собакам.

Могилу матери я не нашел. Да и какая разница. Я не плакал. Я знал, что рано или поздно именно так и будет. А могила… Многие слишком большую ценность придают месту, где лежат кости. Главное – то, что трепыхается у вас в груди. Если там живет память, то не важно, кто и куда закопал останки. Можно каждый праздник таскать цветы на могилу и все --">