Анна Мар - Тебе единому согрешила

ужасно, и белокурый чиновник смущал ее в свою очередь.

Сейчас она заметила ксендза Игнатия Рафалко и Костю Юраша. Первый был настоятелем в Н-ске, где постоянно жила Мечка, второй – там же учеником музыкального училища.

С ксендзом Игнатием у Мечки вышла зимою маленькая размолвка, когда он набрал всякую шушеру в костёльный хор, и когда эти размалеванные девки шумели даже во время освящения Даров. С тех пор у них были натянуться отношения. Кроме того, он не внушал ей ни малейшего доверия, этот худой, малого роста ксендз с негритянскими губами, черствый, лживый и замкнутый. Он казался ей опасным человеком для религии, способным оттолкнуть от костёла самого терпеливого неофита. Его живые, циничные глава менялись, – то были совсем черные, то желтые, искрящиеся, как пиво. Пел он мессу гнусавя, причем голова, плечи и все тело нервно подергивалось.

«Бедняга скрытно развратен, – равнодушно подумала Мечка, – но он все-таки пойдет далеко, ибо лебезит перед епископом. И еще то хорошо, что он пресмыкается перед богатыми, сидит всегда дома, а перед викарными ходить с молитвенником». И она продолжала размышлять, глядя на кончики своих туфель:

«Я близка к религиозности. Если бы я знала, что ксендзы Игнатии реже встречаются, дело моего обращения пошло бы скорее. О, разумеется! Но эти жалкие комедианты убивают веру в зародыше и делают смешной даже тоску по ней».

Ксендз Игнатий и Юраш подошли ближе. Они поздоровались и обменялись обычными любезностями, жалуясь на пыль и скуку Женевы.

Костя Юраш кокетливо обмахивался шляпой. Он был высок, широкоплеч, гибок. Его темные, красивые глаза смотрели ласково и распутно. Он грубо подвел брови, ресницы и напудрился.

Ксендз Игнатий часто обращался к Юрашу. На миг Мечку поразила его интонация, сладкая до приторности и заискивающая. Они поговорили о новостях своего города. Оказалось, что с осени при костёле в Польском Доме откроется театр «Синий топаз».

– «Синий топаз»? – удивилась Мечка, – но, значит, это не театр, а кабаре.

– Да, разумеется, кабаре, – слегка смутился ксендз Рафалко.

– Маленький балаганчик, который прогорит через месяц, – насмешливо заявил Юраш, – сбор хулиганов… Впрочем, антрепренер Ружинский – мой друг.

– Вы очень строги, – вкрадчиво возразил ксендз Игнатий, – там есть милые люди…

Мечка была вне себя от изумления. Кабаре… Русское кабаре при костёле.

– Как вы могли разрешить? – возмущенно воскликнула она.

Ксендз Игнатий встрепенулся. Это не он… костёльный совет… синдики… Впрочем, он лично также находит, что кабаре нужно покровительствовать. Кабаре заплатит хорошую аренду Польскому Дому, на котором долги. И, обидевшись, настоятель распрощался.

Биоро смущенно поклонился Мечке. Кто-то сказал громко:

– Courage, mon ami!

Он выдал письмо Мечке. Оно было от поэта Улинга, собиравшегося стать знаменитостью, и начиналось так: «Я приобщился к тайнам мира знакомством с вами. Я жду вас нетерпеливо и страстно».

Далее поэт писал в свою очередь о кабаре «Синий топаз». Пусть только Мечка скорее, возвращается в Н-ск, дело ей найдется.

Около озера Мечка взяла экипаж и поехала к Chemin de la Roserais, мимо кокетливых вилл, с не менее кокетливыми названиями: Lora, Mon doux repos, Lilas bleu.

Усталые глаза отдыхали на зелени, на голубом акварельном небе, на красных черепичных крышах. С веранд, увитых диким виноградом и мелкими яркими розами, смотрели женщины и дети. Встретились две монахини в голубых одеждах с белыми головными уборами, как две гигантские трепещущие бабочки.

Каждые четверть часа костёльные куранты медленно пели и направо и налево, и там за виллой, и еще где-то.

Но это только так казалось. Куранты были на костёле св. Антония.

Мечку охватила истома. Она откинула креп, с наслаждением подставляя лицо упругому ветру. Если бы взять жизнь, как одно празднество… если бы жить легко и просто.

«В сущности, я не христианка, – думала Мечка, – один умный ксендз назвал меня сектанткой несуществующей секты… Я верю в Бога, но не верю в загробную жизнь. Даже бледная надежда на вечность возмущает меня. Смерть без воскресения, по-моему – высшая награда для человека. А догмат Троицы? А сходство христианства с иными религиями? А таинство брака? Брак, как таинство, я отрицаю особенно решительно. Я не вижу ничего мистического в физическом сближении полов».

Потом в ней поднялись возражения.

«Ах, все это можно внушить себе! И таинства, и --">