Лика Семенова - Проданная (СИ)

не было выхода, но…

Порой становилось невыносимо. Особенно когда осознаешь, что ты такой же человек, как и все другие. Как свободные. Так же дышишь, так же говоришь, так же чувствуешь, так же радуешься и грустишь, так же боишься. Между нами нет разницы. Кроме той, что одни поставлены законом над другими. Злым неправильным законом.

Я сидела в этой секции уже несколько дней. Спали тут же, за расписной ширмой. Но Саклин никогда не спал, гудел установленными сутками. У Сальмара Дикана остались лишь мы трое. Верийки были слишком обычны, а я, напротив — слишком особенна. Ко мне редко приценивались, лишь глазели. И разворачивались, услышав цену. А я каждый раз выдыхала. Каждый отказ — отсрочка. Но я понимала, что так не могло длиться вечно. Как понимала и то, что ни одна имперка не купит за такую сумму комнатную прислугу. Просто утешала себя глупой надеждой.

Сальмар Дикан вдруг скрючился в поклоне перед высоким светловолосым имперцем в компании управляющего или секретаря. Я юркнула за ширму и наблюдала из укрытия. Высокородный — не перепутать. Длинные светлые волосы опускались ниже лопаток, в левом ухе поблескивала рубинами характерная серьга. Ложилась на плечо, спускалась по мантии, будто дорожка из капель крови. Он рывком содрал с вериек нехитрую одежду и беззастенчиво лапал, прикидывал в ладони вес тяжелой груди, щипал соски. Наконец, отстранился:

— Это все, что у тебя есть, торговец?

Сальмар Дикан подобострастно улыбнулся:

— Есть совершенно особенный товар, мой господин. Как раз подходящий вашей милости.

Он попятился вглубь секции, в мою сторону. Внутри все оборвалось, затряслось. Я шагнула назад и спряталась за ширмой.

Сальмар Дикан схватил меня за руку и вывел на свет. Поставил перед имперцем, с видом барышника сжал ладони:

— Специально для вас, мой господин. Белая женщина отменной красоты. Безупречная кожа, светлые волосы. А глаза, ваша милость! Где еще найти такие глаза? Цвета нежных фиалок.

Высокородный оказался неожиданно молодым, лет двадцати. Скульптурное лицо, прямой нос с тонкими ноздрями. Яркие темные глаза. Но его порядком портило выражение какой-то брезгливости, будто и находиться здесь ему было мерзко. Он ухватил за ворот моего серого платья и дернул. Лямки не поддались. Сальмар Дикан хотел было зайти за спину и развязать, но имперец лишь прошипел:

— Стоять.

И вновь дернул, прилагая большее усилие. Ткань треснула, обвивающая шею лямка, обжигая, ширкнула по коже, заставив меня содрогнуться. Платье упало к ногам, оставляя меня совершенно нагой. Тело обдало холодом. Я чувствовала, как твердеют соски, отчаянно хотела прикрыться, но понимала, что мне не позволят. Просто стояла, глядя в пол. Ненавижу.

Ненавижу.

Сколько раз я стояла подобным образом — не сосчитать. Но отчего-то именно сейчас было отвратительнее всего. Никогда прежде я не чувствовала себя более вещью. Чужая рука провела по щеке, пальцы впились в подбородок. Имперец вертел мою голову, пристально вглядывался, будто искал изъян. Я опускала глаза, опасаясь встречаться с его взглядом, и покорно подчинялась. Его руки скользнули на грудь, сжали, как тиски. Без жалости.

Торговец не затыкался:

— Роскошная грудь, ваша милость! Не слишком мала, но и не настолько велика, чтобы провисать. Изумительные соски так и смотрят вверх! В ней течет кровь ассенов, вы же понимаете, о чем я. Изумительная грудь!

Высокородный развернул меня спиной и ухватился за задницу.

— Она девственница?

Сальмар Дикан скалился так, что едва не сиял, как лампа:

— Конечно, мой господин. Разве я осмелился бы предложить вам что-то недостойное? Нетронутая девственница для вашей милости.

Имперец скользнул ладонью по моему животу, накрыл пах и сжал, заставив меня содрогнуться:

— Он говорит правду? Отвечай, рабыня.

Я опустила голову:

— Да, господин.

— Так тебя не касались?

Я покачала головой.

— Рот? Задница?

Я с трудом сглотнула — от страха пересохло во рту. Сделалось донельзя мерзко. Эти вопросы никогда не звучали настолько отвратительно, как сейчас.

— Никогда, господин.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один установленный.

Высокородный, наконец, убрал руку, повернулся к Дикану:

— Сколько ты хочешь?

Торговец мялся. После многозначительной паузы подобострастно пробормотал:

— Шесть тысяч геллеров, мой господин. --">