Влад Козлов - Серпентариум

её сюда и садись. Прости, что заранее не перевернул её для тебя. Ты просил меня рассказать об отношениях с моими дорогими и не очень ladies? Просил ведь, да? Ну так слушай! Я тебе столько всего расскажу, ебанёшься. Там одна веселее другой. Не такой богатый опыт, конечно, как у тебя, но рассказать есть что, это точно.

Я вообще со стародавних времен своих к девушкам внимание питаю, да вот только в школе никогда этим не пользовался. В школе я был хорош, но лишь снаружи. Внутри я был забит и зачухан. Мои интересы всегда были только лишь моими интересами, и никто их не разделял толком. А кто разделял – того пиздили беспощадно. Меня вот только не трогали, уважали немного. Я корешился с лидерами своего класса, и они мои интересы всегда явно принимали за дурь, которую талантливо и постепенно выбивали из меня. Хорошо вот в наше с тобой время жить! Очки носишь – ты стилёвый, а не очкар. Смотришь аниме – мать дома не грустит, все знают, что это норма. А в те времена все вокруг стремились выколотить из себя всю «дурь». Я в приличной школе учился, мы, почитай, и не дрались толком. Так – моральное угнетение с лёгкой ноткой доминирования, не более. Так и жил я. Старался уметь воспринимать чужое в ущерб своему. Интересные времена были. И знаешь в чем прикол? Уже тогда меня на стерв тянуло. Найду какую–нибудь сумасшедшую да влюблюсь до беспамятства. Шестой класс, а я сплю и вижу, как мы с моей шестиклассницей встречаем закат на каком–то лайнере…

Да хорош ржать, Лёха! Я тогда ещё не знал, что любовь – это гораздо сложнее, чем просто яхта, лайнер, кемпинг, сквиртинг и прочее романтическое мракобесие. Ну так вот… Не перебивай меня, слушай! Влюбился я в неё, как олух. Ты запоминай! Когда я стану старым дураком, ты приходи ко мне и пересказывай это. Ты моложе меня, немного. Хотя, как ты придёшь, сам–то при смерти.

Ну так вот… Ходил я за ней постоянно. И с ума сходил. Нравилась она мне. Такая тонкая вся, лаконичная, тупая, смешная. А глаза какие! Господи, если бы я мог, то я бы обязательно выковорил их из её черепа, облил бы пластиком жидким и носил бы с собой, как брелок. Смотрел бы на него в метро и дома, настолько они красивые! Синие–синие такие, аж светились. Она танцевать любила, я всё время смотрел на неё сзади, «лаконичность» оценивал. Нюхать её любил очень. Так и нюхал её до выпускного класса. Пол города её ебали, а я её нюхал. Духи запоминающиеся были, она ими рано пользоваться начала. Рано духами и поздно лифчиком. Мне кажется, я поэтому и такой высокий, что всё юношество пытался посмотреть ей через плечо в разрез футболки, разведать обстановку. Я в те годы сиськи только на картинке и видел, а потрогать мог разве что в автобусе плечом случайно, и то у тётки какой–то взрослой. А у неё нет, ни за что и никогда, смотреть только пытался. Она была серьёзная такая вся, недоступная для меня. Мне нужно было срочно разработать план действий по захвату этой мадам. И, признаться честно, пытался сделать это несколько лет. Но попытки некоторые такие тупорылые были, что представить страшно. Вот одна из них.

Мой дедуля часто копался в мусорках в поисках чего–нибудь интересного. Такой вот человек, он дом так и построил, в принципе. Собирал всякое. И вот однажды, ошиваясь у очередного мусорного бака, он находит открытку полу–эротического содержания. Ну и куда же её деть? Да конечно же подарить ещё не сформировавшемуся как личность внуку, подарив мне с этой открыткой кусочек взрослой жизни. Принёс он её к нам домой. На ней был моряк и тётка, вроде. Как он мне её подарил, я её в тот же момент под кровать и кинул, попахивала вроде, не помню. И вспомнил я про неё аккурат перед её днём рождения. Родители всё никак не могли догадаться (или могли?), отчего у меня эта циферка обведена в календаре. И вот сижу я в комнате, смотрю на календарь, на котором завтрашний день обведён красным, потом на рабочий стол свой. Хороший, учебный, железный, весь ржавый и облезлый. На кровать смотрю – там хлам. А под ней же – мои сокровища! Там плесень, сырость, коробка с картриджами, пара порно–журналов, книжка для юных джентльменов и открытка! Но на тот момент воняла уже жутко. Запах помоечки исчез, на его смену пришёл запах сырости и плесени. Выбора особо не было, да и не видел я ничего такого в этом страшного на тот момент, мелкий ещё был. Достал открытку, взял батькин одеколон и набрызгал её так, что та вся вымокла, кое–где даже насквозь. И в книжку убрал! На утро шлейф стоял на весь дом, лютый такой. Казалось, что --">