Светлана Людвиг - Дар Королевы

иногда и к ее мужу. К принцу и принцессам особо никто не заходил, так что визиты Мирослава в королевскую юность казались тем более странными. Альбины в списках не значилось.

Эдик дежурно заходил раз в два месяца. Если он не появлялся, то на полях стояла пометка: вызвать ректора Знаменова. В ту пору академия находилась полностью под его крылом, он и бегал отчитываться начальству. Мирослав, как я поняла, занимался какими угодно делами, но нисколько не связанными с нашим миром.

Пока я перебирала листки, я все время смотрела на отложенную в сторону тетрадь. Обложка пустовала, но я примерно представляла себе, что это такое. И боялась открывать. Наверное, потому что это единственная вещь, которая не была здесь сухой отчетностью. Как она сюда попала, я могла только гадать, но из нее я явно должна узнать намного больше, чем из всех этих документов.

Переборов свои сомнения, я осторожно взяла ее в руки, убедившись краем глаза, что Игорь не выдержал и уснул. Я не хотела, чтобы о моей находке кто-то знал. Документы в этой стопке никто не перебирал, просто их принесли мне. Наверное, только теперь я поняла, почему они так спокойно назначили меня профессором факультета. Они — практики, сами не слишком обращали внимание на макулатуру, разве что Анжела любила заниматься письменным творчеством и еще пара человек. Хотя большинство докладных имело вид «он напакостил — примите меры».

В правом верхнем углу стояла непривычная дата. Она вообще состояла из четырех двузначных чисел. Дальше, шел корявый, но вполне разбираемый подчерк. Я открыла тетрадь, из которой вывалился отдельный листочек, написанный позже, чем сам «документ». Сердце замерло, пропуская один удар. Пусть это было и давно, но подчерк я узнала безошибочно. Пробежала по тексту глазами, а потом свернула и спрятала в карман. Вряд ли там надежное укрытие… Взгляд непроизвольно наткнулся на кулон. Легко поддев его ногтем, я открыла. Места мало, но бумажку я туда все-таки перепрятала.

Пусть это тайна останется у меня. Я знала, кто выжил из королевской семьи. Странно, что этого не обнаружил никто другой, но теперь я уже сделать этого не дам. Дневник я спрячу подальше от других, а этот листок тем более. А еще я точно знаю, что можно не бояться разоблачения. Может, меня даже поблагодарят, хотя это вряд ли.

Я отдышалась и посмотрела на тетрадку еще раз. Имени нигде не было, но это мне не мешало. Впрочем, как и то, что текст писали на другом языке. Возможно, Лайори, хотя мои сильно развитые способности определить не давали.

Я перелистывала страницы, буквально проглатывая их содержание на ходу. Инстинктивно я качала головой из стороны в сторону, будто в нежелании поверить, то все случилось именно так.

Деянир — любимчик Селены. Замечательный мальчик, на которого она возлагала большие надежды. Больше, чем на собственного сына. Селена хотела, чтобы он стал как минимум первым министром. И даже иногда тайком мечтала, несмотря на родство, женить его на Миранде и сделать королем, ущемив права законного наследника Ареса.

Он удивился, когда Адела расплакалась после очередной его шуточки, а Тереза с тихим обычно Аресом чуть не перегрызли ему глотку. Тогда Деянир первый раз понял, что сестры и братья не оставят его при дворе после смерти Селены. Думал, шутка, недопонимание, но со временем лишь убеждался. Они завидовали, ревновали и ненавидели. Наверное, тогда эта история и началась.

Мирослав любил Селену больше жизни и возненавидел так же страстно после того, как она отдала свое сердце другому. Он приходил к ней, улыбался, всегда мил и учтив. А ночами создавал сетку повстанцев, через чужие руки.

Селена закатывала истерики, когда Давид уезжал по делам. Она не показывалась никому, просто плакала от безысходности. А на следующий вечер снова и снова призывала белый отряд смерти, который разыскивал бунтовщиков, восстающих против короны. Рейхард закутывался в пелену страха, рождая в себе ненависть к еще молодой королеве.

Арес не желал принимать на себя такую же ношу, как и его мать. Он каждый раз хотел подойти к ней, поговорить обо всем этом, но она каждый раз целовала его в лоб и уходила за советом к более взрослому Деяниру. А ее родной сын слышал ее ночные крики намного лучше.

Адела боялась матери. Не потому, что та была жестокой. Просто из-за того, что она видела ее слез больше, чем все остальные. В детстве Деянир донимал тихую девочку больше всех, в то время, когда писался --">